Сороковник. Части 1-4
Шрифт:
Ко мне возвращается способность двигаться.
— Ты! — накидываюсь на него. — Как ты мог ему наобещать, что я тебя отсюда вытащу? Ты же сам говорил, что не будешь меня заставлять! Ты говорил?
— Послушай меня, — Николас ласково гладит меня по спине, как разбушевавшегося младенца, — успокойся, считай, что перед отцом я блефовал. Твой Рикки уже скинул для меня лучшую в мире шкурку с живыми чешуйками и теперь я сам выберусь, когда малыши подрастут. Но пусть отец думает, что я вернусь именно с твоей помощью, тебе это здорово поможет. Что-что, а благодарным быть он умеет.
Я сердито двигаю лопатками. Нечего меня тут оглаживать, словно кошку! Что за отвлекающие маневры? Ник улыбается краешком рта.
— Если бы ты знала, сколько сил и денег я потратил на две предыдущие шкурки, на аукционах караулил, через подставных лиц пытался в торги влезть… Достал всего две — за пятнадцать-то лет! И только недавно узнал, что чешуйки приживаются лишь на первые сутки, до заката, а потом клетки просто каменеют. Да вы с Риком для меня как подарок судьбы!
И снова от души облапливает.
— Допустим, я подарок, — говорю, нехотя высвобождаясь. — Но я не могу общаться с твоим папочкой, Ник, извини, я его боюсь до трясучки. А ты предлагаешь мне с ним чуть ли не в ладушки играть? Да никогда! И вообще, уходи отсюда, это моя гардеробная! И… и нечего меня по любому поводу оглаживать!
— Ты просто злишься, — с довольной усмешкой говорит Ник. Придерживая за талию, выводит меня из сумрака на свет. — Ничего удивительного. Тебя застали врасплох, напугали, да ещё и этот бабник стал приставать… Бабник — это я, как ты справедливо однажды меня назвала. Ива, чего ты боишься? Ты волнуешься за детей?
Он скрывается в гардеробной снова и пока гремит там ящиками комода, я в бессилии пинаю ножку кровати. Опять! Опять за меня всё решают!
Ник появляется с моей сумкой, на ходу запихивая в неё что-то пёстрое. Мрачнеет на глазах.
— Ты неправильно боишься, родственница. Думаешь, самое страшное для них — попасть в чужой мир? А если я скажу, что гораздо страшнее им остаться на всю жизнь в собственном мире? Сколько им сейчас, четырнадцать? Ещё полгода-год — и в твоих девочках начнёт бурлить энергетика. Ей нужно будет влиться в планетарное магическое поле, а в вашем мире такого нет! Знаешь, что тогда начнётся?
Он сгребает со стола и кидает в сумку драгоценную шкурку, поворачивается ко мне, и впервые я вижу его таким суровым. Тычет сумку мне в руки, и, оробев, я прижимаю её к груди. Суёт сжатые кулаки в карманы.
— Ты просто не представляешь, каково это — когда энергия бродит внутри, не находя выхода. Это шок, Ива. Не моральный, а болевой, словно втыкают иглы во все нервные центры и проворачивают при этом. Знала бы ты, как при этом корёжит… И ты хочешь обречь своих детей на такую боль? Моих племянниц, между прочим? Чтоб тебе понятно было, знай: я здесь продержался без подпитки два дня, а на третий меня подобрали на улице в коме. Месяц я провалялся в клинике, месяц, пока не приспособился!
Он резко выдыхает, делает глубокий вдох. Окидывает меня взглядом с ног до головы.
— Успокоилась? Ноги не трясутся? — Как будто это я психовала только что, а не он. — Тогда идём, все разговоры — по дороге, у нас сегодня большая программа. Рик, ты на месте?
Под моим блузоном отчётливо щёлкает хвост, словно хлыст. Невольно вздрагиваю от шлепка.
— Но-но, парень, — хмурится Николас, — ты не очень… Выходим в люди, поэтому сиди и не высовывайся. Это тебе не перед девочками красоваться, тут, брат, могут такие типы встретиться, что Иву из-за тебя прирежут, а самого сплавят за громадные деньги какому-нибудь одичалому коллекционеру. И проведёшь всю оставшуюся жизнь в клетке. Идём, родственница. Постой… Кольцо сними. Лишний контроль нам ни к чему, а своё дело оно уже сделало. Держи пока в кармане, зарядим потом, как резервное.
Рикки пытается приглушённо вякнуть, но я локтём прижимаю его голову к боку. Надо будет самой за ним проследить, какая-то безрадостная для него перспектива в этом мире.
На лестнице мы сталкиваемся с дворецким. Он почтительно нас пропускает, вопросительно приподнимает брови.
— Ах, да, — Николас стопорится, я едва на него не налетаю. — Константин, дружище, нас не будет до завтра. Начнёт кто интересоваться — я на яхте, отбыл, как всегда, в неизвестном направлении, пусть оставляют координаты. Свяжусь со всеми, когда вернусь.
— А вернётесь, сударь? — как-то печально спрашивает дворецкий. И глаза у него становятся грустные, как у сербернара. Ник порывисто и сильно, до хруста в костях, его обнимает, отстранившись, всматривается. Константин рядом с ним кажется маленьким, как воробей перед горой.
— Всё-то вы, дворецкие, знаете, — удивлённо говорит Ник. — Конечно, и самому при тебе болтать надо бы меньше, но ты ж свой, навек… Вернусь. Как ты сам говоришь — не в это утро, так в следующее. Главное — всегда держите наготове завтрак. Пока, дружище!
— Удачи, сударь, где бы вы ни были, — серьёзно отвечает Константин. И кажется, что едва Ник удалится — он перекрестит его вслед, хотя кто его знает какая тут религия в этом странном мире.
…На яхте, он сказал?
Как только мы переступаем порог, с неба рушится ливень. И сразу же вокруг нас раскрывается прозрачный пузырь. Он не только не пропускает воду, но и приминает к тротуару брызги, летящие рикошетом, так что безупречная белизна наших выходных костюмов остаётся нетронутой. Ник ломится вперёд, не оборачиваясь, на ходу ловит мою руку, просовывает себе под локоть.
— Пошли, родственница. Со мной зонт не нужен.
— А куда мы идём? — спрашиваю, подстраиваясь под его широкий шаг. Не очень-то получается, сбиваюсь на бег, однако Николас, заметив мои попытки, чуть сбавляет темп.
— Начнём с ювелира, доведём до ума твои цацки. Платиновый сплав — неплохо, но ещё больше энергетики можно вбить в хороший камень, вот и поищем тебе что-нибудь подходящее.
— Ник, а ты не боишься? — невпопад ляпаю. — Ну, вот так, в открытую… — Развожу руками, повторяя очертания сферы. — Это сразу видно — волшебство, а ты говорил, здесь магии почти нет. Не рискуешь?