Сороковник. Книга 1
Шрифт:
– Цыц, – низкий голос Васюты перекрывает гудёж. – Спортите мне мальца похвалами. Как учили, так и управился.
– Будет тебе, Вася, – слышится звук шлепка, и ещё один, как будто кто-то с силой огрел другого по спине, но я вдруг понимаю, что на самом-то деле это дружеское похлопывание. – Малый уже в возрасте, его не спортишь. Что дальше с ним думаешь, в дружину отдать али как?
– Пусть пару квестов пройдёт, сперва со мной, потом один, там и посмотрим.
Голос моего нанимателя спокоен, словно об увеселительной прогулке говорит. Я ошарашено сажусь на кровати.
Мало того, что пацана учат военному делу, так его ещё и в квест собираются загнать? Он же местный, зачем ему это? Или это вроде инициализации, как в индейских племенах, когда мальчики проходят испытание на смелость и отвагу и лишь тогда получают взрослое имя и статус мужчины? А какой статус получит Ян?
Северного Варвара, кажется, робко подсказывает внутренний голос. Или Воина. Помнишь как Гала их называла? Чему ты там удивлялась при знакомстве? Васютиным шпорам? А потом – клубу по интересам и учебным боям во дворе? Это трактирщик может повстречаться бывшим, а вот Воин бывшим не бывает.
Сквозняк так и гуляет по полу, но подняться и закрыть окно, тем самым обнаружив себя – неловко, подумают, что подслушивала. Однако ежели они до сих пор на крылечке разбор полётов проводят, то времени с момента, как я заснула, прошло чуть-чуть, а мне сперва показалось, что полночи, не меньше. И как это Васюта так ловко меня загасил? Видать, озаботился, что истерику могу устроить, подстраховался. Ловко это у него получилось, а главное – без побочных эффектов. Настойка, похоже, выветрилась из головы, а я, что самое удивительное – успокоилась.
Из голосов снаружи пытаюсь уловить уже знакомый Васютин, но хозяин либо примолк, либо отошёл. Да не запрёт же он меня, в самом деле, если я из своей комнаты нос высуну? Стрёмно как-то: одной, в темноте… на кухне хотя бы светло! И вот представьте: стоило мне подняться с постели и скрипнуть половицей – за окном тотчас раздаётся шиканье и мужской разговор переходит в другую тональность, намного тише. Вот это слух! И чувство такта, однако…
Приоткрываю дверь. И впрямь здесь светло: одна лампа под потолком, другая на рабочем столе. Ян ставит стопки чистых тарелок в посудный шкаф, такой из себя степенный старательный мальчик, будто и не он совсем недавно одним броском…
Стоп, плохое не поминать.
Он оборачивается ко мне:
– Ты что не спишь? Помешал кто?
Я только головой мотаю.
– Просто не спится. Побуду здесь немного…
Вздохнув, подсаживаюсь на свободный стул.
– Ты мне вот что скажи, Ян: а какой у вас тут вообще распорядок дня? Завтрак-то в котором часу? В конце концов, раз уж подрядилась здесь работать – подлаживаться.
Он понимающе кивает.
– Поднимаемся с рассветом и сразу на урок по боёвке. Да, сперва печь ставим, чтобы протопилась, а уж после тренировки готовим. Да ты не суетись, твоё время завтра придёт.
– Придёт, конечно, – отзываюсь, проглядывая полки с крупами. – Только, видишь ли, привыкла я с вечера делать какую-нибудь заготовку, чтобы утром времени не терять. Может, гречку запарить? Чугунок подходящий найти бы …
Он снимает с одной из полок увесистый чугунок, с другой – мешок с крупой. В мешке килограмм восемь, навскидку, а парень тягает его как пёрышко. Мне остаётся прокалить гречу на сковороде, засыпать в посудину и залить кипятком, после чего Ян ухватом ловко водворяет чугунок в печь. А ведь на это сноровка нужна, чтобы узкий и гладкий черенок не провернулся в ладонях. Но Васютин племянник управляется со всем этим хозяйством играючи.
– Всё? – спрашивает. – Больше ничего не нужно?
– Всё, в тепле к утру упреет.
– Ты ж городская, – говорит Ян вроде бы невпопад. – И руки-то у тебя… Белые ручки-то, не в мозолях, к работе тяжёлой непривычны. Откуда про печь знаешь?
Это мне как похвалу понимать, что ли?
– В детстве часто у бабушки гостила, так у неё такая же печка, разве что поменьше. Вот я и научилась кое-чему.
Ян с каким-то удовлетворением кивает.
– Из нашенских ты всё-таки. Не зря Гала тебя к нам привела. – Снимает с пояса полотенце, которым подпоясывался вместо фартука, пока мыл посуду. – Раз ничего не нужно – пошёл я. Доброй ночи, Ванесса.
– И тебе доброй ночи, Ян. Спасибо.
Для него день, наконец, закончен, пора и мне в свою светлицу.
Но долго я ещё сижу на подоконнике, вглядываясь в ночь и думая горькие думы.
… А ну-ка спать, Ваня. Утро вечера мудренее.
Ладони вдруг сами собой складываются в давно забытом молитвенном жесте. Божечка, если ты здесь есть… или хотя бы слышишь… Помоги мне вернуться. Не отдавай на растерзание своему конкуренту. И не оставь без меня детей моих.
***
Просыпаюсь неожиданно и вдруг, будто кто-то тряхнул за плечо. Полная луна заглядывает в окошко и в комнате светло на удивление, я даже могу сосчитать петли на вязаном покрывале. Нора похрапывает на коврике; а я даже не помню, когда это она успела просочиться ко мне? Тяжко, душно. Потерев ноющие виски, вижу в лунном свете свои руки: бледные, с голубизной, как у какого-то умертвия. Такие же, только с побелевшими лунками ногтей, были у девочки, выпавшей из пасти раптора, и бесполезно было пытаться нащупать на них пульс.
Меня вдруг заливает волной лунного сияния, и вот уже я вся – такого же синюшного оттенка. Леденеют, как от недостатка крови, кончики пальцев и ступни. Хорошее воображение играет скверную шутку: кажется, что это у меня самой вспорота клыками грудь, прокушены лёгкие, просто я ещё не чувствую боли, но вот-вот начну захлёбываться кровью, булькать и хрипеть, как та маленькая воительница. Каково это, когда тело зажато в зубастых тисках? Когда весь мир ужался до тебя и этих челюстей? Последнее смыкание, хруст – и…