Соседи и родня Оттавии Малевольти
Шрифт:
Шатенка Граветин, что младше старшей на год, копия матери, но характер «золотой». Милая, улыбчивая девочка, правда, глуповатая, учёба даётся ей с трудом, говорят, такой же была и Джобет, хоть и мнит сейчас из себя всезнайку.
У дочерей лучистые, голубые глаза их матери.
Сын Орин, восьми лет, похож на мать, но его серые, туманные глаза такие родные, такие свои, которые Остин привык видеть по утрам в зеркале и у всех близких родственников: у отца и у дядьёв. Орин послушный ученик, подающий большие надежды. Отец чувствует, что влечёт сердце его сына – море. Мальчик часами может сидеть на берегу и смотреть на волны. В порту он давно свой. Помогает матросам натягивать канаты и фалы.
В здании суда Остин Филдинг чувствовал себя уверенно и комфортно, любимая работа доставляла радость. Иные скажут: «Что хорошего разбирать чужое, грязное бельё?» А судья Филдинг мнил себя богом, карающим или милосердным. Его боялись и уважали, с его мнением считались все в городе.
Последнее время он наблюдал за активным, молодым человеком, который недавно окончил университет, и так рьяно взялся за службу, что его старания были заметны всем.
Судья остановил одного из служащих, спросил о деле с поддельными документами одной из судоходных компаний.
Хедлунд доложил:
–Мистер Норман Сэндлер разобрался в этом деле. Выявил фальсификатор, сличив подписи.
–Молодец этот Сэндлер! А тебе, Хедлунд, что слабо было разобраться?
–Ваша Честь, мистер Сэндлер новичок, новеньким везёт… Да и мозги у него свежие, молодые…
–Рано ты себя в старики записываешь, Хедлунд. И что у тебя уже мозги затвердели?
Служащий растянул губы в жалкую улыбку.
Филдинг заметил везунчика Сэндлера, окликнул.
–Какое дело ведёте, сэр?– поинтересовался судья.
–Люди из рабочего квартала собрали денег и купили мои услуги в качестве адвоката для потерпевшей в деле об изнасиловании дочери скульптора Малевольти.
–А, слышал-слышал. Боу боится высунуться из дома. Боится, что толпа порвёт его, отомстив за добрую девочку.
–Его бизнес заглох. Никто не хочет покупать товар у насильника. Сейчас я намерен съездить в дом Малевольти, взять показания у пострадавшей.
–Не понимаю мистера Боу: вот так взять и из-за блажи в одночасье накануне выборов загубить карьеру, ославить себя на весь город, навредить бизнесу…Ну, ступайте, молодой человек, удачи.
Зила с ребёнком не высовывалась из своей комнаты, которая также была и семейной мастерской, где отец и сын Малевольти ваяли статуи.
Оттавия находилась в своей комнатушке.
Отец скрючился на кухне за столом, обхватив голову руками.
Чезорино метался из угла в угол, в бешенстве размахивая руками, его красивое лицо выражало крайнюю озлобленность.
–Я убью этого старого выродка!– решил парень.
–Убьёшь…и что? Здесь не кипучая страстями Сицилия, где за вендетту тебя будут уважать, вознесут в ранг святых и скажут: «молодец». Здесь: Англия, а значит, за убийство дворянина тебя самого повесят или в лучшем случае ушлют на край света – в Австралию. Ступай лучше к Чосеру, узнай: какой новый заказ он нам предоставит.
Оттавия сидела у окна и отстранённо смотрела на дымящиеся трубы фабрик и жилых домов. «Сколько копоти, скоро нечем будет дышать»,– пронеслось в её голове. А слёзы всё текли и текли из глаз.
Шурша юбками о пол, кто-то вошёл. Отта нехотя оглянулась, но тут же вскочила и бросилась с плачем в объятия вошедшей.
–Моя маленькая сестрёнка,– позвала отдалённо похожая на неё девушка.
–Берта, дорогая,– горячо шептала и целовала щёки сестры Отта.
–Я пришла поддержать тебя.
–Ты с семьёй?
–Нет, я не взяла с собой Элеонору, от неё всегда столько шума! Ты же знаешь эту проныру и болтушку.
–Настоящая, неугомонная кровь итальянки,– слабо улыбнулась младшая сестра,– Её следовало назвать не Элеонора, а в честь Сицилийского вулкана – Этна.
–Я пришла сказать тебе, что ЭТО событие не должно так сильно тяготить тебя, милая. Выходят замуж даже вдовы с огромным выводком детей.
–Я не могу смотреть в глаза людям…Мне стыдно.
–Но в чём, скажи, твоя вина?
–В глупой беспечности. Я не выйду замуж. Что я скажу мужу? Почему не сохранила единственное сокровище, что даёт Бог каждой девушке?
–Глупышка. Я тоже вышла замуж не девственницей. И нисколько себя за это не виню.
–Это ты специально придумала сейчас, чтоб выставить изнасилование таким никчемным, пустяковым событием, как мелочь бытия.
–Я не лгу! Помнишь сапожника Доменико?
–Вот ты и попалась: во всём городе нет такого сапожника.
–Вспомни, когда мы ещё жили в цветущих Сиракузах в доме над обрывом скалы…
–Сиракузы…
–Ну, Доменико, чья голова усыпана мелкими кудрями, и, проходя мимо, ты дразнила его: «руно-домино».
–Так ты любила этого парня?
–Да. Но отец ни за что не согласился бы на этот брак с человеком, коего он считал лентяем и неудачником.
–А как же Энрико Фиоре?
–Энрико побушевал, конечно, но успокоился. Ты же знаешь моего болвана: разве вернул бы он меня назад в дом отца вместе с приличным приданым? Он, правда, постоянно напоминает мне мой грешок и попрекает, но для меня это – пустое. Этот громила боится без спроса и волосок на моём плече тронуть. А зарабатываю я вышиванием порою больше его, так что он лишний раз рта боится раскрыть.
–А вдруг он всё же бросит тебя?
–Где ты видела итальянца, бросившего своих детей? Над Элеонорой он трясётся, как над хрустальным бокалом, наполненным до верху счастьем. Ты ела?
–Мне не хочется. И я не хочу лишний раз попадаться на глаза папы, Чезорино, и тем более Зилы.
–Я принесу еду к тебе в комнату. Сейчас быстренько чего-нибудь состряпаю на кухне.
Берта чмокнула сестру и вышла.
Оттавия села у камина, выложенного из обработанных бело-коричневых камней. Камин украшала медная решётка и иные детали из этого металла.