Соседи по квартире
Шрифт:
Он отпивает кофе и внимательно смотрит на меня.
— Как сегодня спалось?
— Болеутоляющие и усталость сделали свое дело: я спала как убитая.
Роберт кивает, а потом прищуривается:
— А как прошло утро?
Он к чему-то клонит. Я подозрительно кошусь на него.
— Нормально.
— И после случившегося в понедельник, — говорит он и подносит стаканчик к губам, — ты все равно пошла на станцию, чтобы увидеть его?
Черт. Надо было сразу догадаться, что он меня раскусит.
А заставлю-ка я его уже войти. Открываю тяжелую
— Понятия не имею, о чем ты.
Роберт входит вслед за мной в темную прохладу театра. Несмотря на звуки идущей работы за кулисами и на сцене, сейчас здесь все равно тихо — по сравнению с наэлектризованной атмосферой спектаклей.
— Ты каждый рабочий день ходишь за кофе в «Мэдмен».
— Мне нравится их кофе.
— Я, конечно, рад, что ты каждое утро снабжаешь меня кофеином, но у нас обоих дома есть отличные кофеварки. А ты ежедневно едешь на метро десять кварталов туда и столько же обратно ради этого пижонского эспрессо. Думаешь, я не понимаю, чем ты на самом деле занимаешься?
Я со стоном поворачиваюсь и иду к лестнице, ведущей на второй этаж, где расположены кабинеты.
— Знаю. Я не в себе.
Придерживая для меня дверь, ведущую на лестничную клетку, Роберт недоверчиво смотрит на меня.
— Он дал понять фельдшерам, что ты хотела покончить жизнь самоубийством, и после этого продолжает тебе нравиться?
— В свое оправдание хочу заметить, что сегодня я отправилась туда разобраться с ним.
— Ну и как?
Я издаю стон, сделав глоток кофе.
— Я ничего ему не сказала.
— Мне прекрасно известно, каково это — кем-то увлечься, — говорит Роберт. — Но неужели ты решила включить его в свой распорядок дня?
Поднимаясь по лестнице рядом с ним, я толкаю его локтем здоровой руки.
— Ага, сказал человек, переехавший из Филадельфии в Де-Мойн, потому что влюбился в официанта, подавшего ему рибай.
— Справедливое замечание.
— Кстати, если ты не одобряешь мой выбор, то покажи мне кого-нибудь получше, — раскинув руки, я смотрю по сторонам. — Манхэттен, а уж тем более музыкальный театр просто идеален для одинокой женщины. Келвин был безопасным и милым развлечением. И я не планировала умирать у него на глазах. Как и заговаривать с ним.
Когда мы поднимаемся на этаж, Роберт идет за мной в свой кабинет. Это крохотное помещение по соседству с четырьмя такими же, в котором царит вечный беспорядок: повсюду валяются ноты и фотографии, а все стены залеплены заметками на стикерах. Мне кажется, компьютер Роберта на целое поколение старше письменного стола, который шесть лет назад я забрала в колледж.
Роберт кликает по паре клавиш, и экран оживает.
— Эван из струнных, кажется, поглядывает на тебя.
Я мысленно перебираю струнную группу. На ум приходит только первая скрипка, Сет. Но он не по девушкам. И даже если бы это было не так, Роберт позволил бы мне встречаться с ним разве что через собственный труп: несмотря на свою незаменимость в спектакле, Сет умеет закатывать истерики и раздувать грандиозные скандалы. Судя по моим наблюдениям, он единственный, на кого Роберт может злиться по-настоящему.
— Это который?
Покрутив пальцем над своими короткими волосами, он говорит:
— С длинными волосами. Альт.
А. Теперь понимаю, кого он имеет в виду. Эван сексуальный и типажа а-ля Тарзан, но… в целом он все же чересчур дикарь.
— Ладно, мой милый Боберт, — подняв руки, говорю я. — Но эти ногти на его смычковой руке…
— Ты о чем? — смеется Роберт.
— Ты что, не замечаешь? Он цепляет ими струны как акула зубами, — я пожимаю плечами. — Или как будто какой-то странный хищник. Не понимаю, как ты мог это упустить.
— Хищник? В среду ты слопала бараньи ребрышки, помнишь? Страшное зрелище.
Он прав. Я именно что набросилась на них.
— Я умею делать потрясающие ребрышки. Чего ты от меня хотел?
От приоткрытой двери доносится насмешливый стон моего босса.
— Какого черта вы тут вообще обсуждаете?
С широкой улыбкой я отвечаю:
— Баранину, — в то время как одновременно со мной Роберт говорит: — Человеческие когти, — и немного нахмуренное лицо Брайана становится мрачнее тучи.
Стараясь не практиковать семейственность на работе, я подчиняюсь не дяде Роберту, а помощнику режиссера Брайану, весьма талантливому, но при этом знатному придурку, который, я в этом уверена, коллекционирует дома вещи как заправский плюшкин и хранит все до единого экземпляра журнала National Geographic. Или пришпиленных к пыльной доске бабочек.
— Старые добрые семейные связи, — повернувшись уйти, Брайан кричит мне через плечо: — Холлэнд! Собрание работников сцены. Прямо сейчас.
Состроив гримасу Роберту, я иду вслед за Брайаном вниз на сцену, где нас ждет еженедельное собрание.
***
Команда рабочих состоит из двадцати человек. Брайан контролирует каждую мелочь: планирование мизансцен, своевременный выход актеров на сцену, реквизит, — и обеспечивает поддержку работе Роберта. Тем самым приписывая себе лихорадочный успех «Его одержимости». Но настоящие герои остаются за кулисами и подчиняются его грубым командам. Брайан ласково называет их своими миньонами.
Не поймите меня неправильно — Брайан очень талантлив в своем деле; спектакли проходят без сбоев, декорации захватывают дух и отдельно отмечаются почти в каждом восторженном отзыве на постановку. Актеры появляются на сцене вовремя, а свет просто идеален. Вот только в Брайане могущественный демон соседствует со свирепствующей мелочностью. Наглядный тому пример — только что пришедшее мне сообщение:
«Я смотрю, ты неработоспособна, поэтому не совсем понимаю, как собираешься справлятся с рабочей нагрузкой на этой неделе».
Тенденция Брайана путать в словах «-тся» и «-ться» заставляет меня нервно чесаться. И он пишет мне — находясь при этом от меня всего в трех метрах — не только для того, чтобы избежать прямой стычки (в которых он кошмарен), но и с целью дать понять говорящему сейчас работнику сцены, насколько неважно все, что тот сейчас рассказывает.