Соседи (сборник)
Шрифт:
— Плохая привычка, — сказал Петр Иванович, взглядывая на Павла и давая этим понять, что здесь больше виноват Павел, а не Варка.
Павел даже глазом не моргнул: он ничего не видел предосудительного в том, что здоровая девчонка поможет матери. Меньше бегать будет!
— Нас никто не жалел, — сказала Варка, и лицо ее покрылось белыми пятнами. Чего-то она недоговаривала, и эту недоговоренность Петр Иванович отнес на свой счет. Варка причесала перед зеркалом волосы, и все равно сидела какая-то взъерошенная, жиденькие косички, с лентами как у школьницы, едва
— Варвара Федоровна, Павел говорил, что ты хочешь работать уборщицей в школе.
— Правильно, — Павел кивает. — Правильно.
— А коров кто будет доить? Он? — Варка взглядом указывает на Павла.
— А что, думаешь, не подоил бы?! Забыла: ты как-то напилась, а я нашу Пеструху доил!
— Молчал бы, ботало колхозное!
Петру Ивановичу не нравится, что Варка повышает голос на Павла. Как-то так получается, что она одновременно повышает голос и на Петра Ивановича. И Павел хорош: зачем при постороннем человеке компрометировать жену?
Если спросить, сердится ли Варка на Петра Ивановича, она скажет — нет, потому что и в самом деле как будто давно не сердится, — просто появляется в ней что-то такое, с чем она сладить не может, и тогда она сердится на себя и на других…
Варке жалко бросать денежную работу на ферме, и ребятишек одних страшно оставлять дома. Знает она и другое: бригадир ни за что не отпустит ее с фермы. Конечно, Петр Иванович все может: захочет — примет Варку, не захочет — не примет. Работать в школе уборщицей ей кажется каким-то праздником, вроде как получать деньги ни за что.
— Я его не просила говорить, — сказала Варка. Лицо ее опять покрылось белыми пятнами, сделалось жестким. — Культурным сделался! Пахнешь, говорит, кукурузным силосом, спасу нет! Переходи, говорит, работать в школу. Мне разве шестьдесят рублей хватит? Я каждый месяц двести зарабатываю, и то не знаю, куда деваются. Был бы мужик, как у других, а то он на одни штрафы работает, не домой, а из дому тянет. Убила бы!
Павел, задрав голову, слушает Варку, похохатывает.
Петр Иванович чувствует себя неловко, как будто его только что разыграли. Или это была затея одного Павла — устроить Варку уборщицей, или Варка пошла на попятную, чтобы показать, что она не нуждается в помощи Петра Ивановича или понимает, что ее некем заменить, и поэтому отказывается от легкой работы. Если верно последнее, то Варка вырастает в глазах Петра Ивановича, а Павел… Павел каким был, таким, видно, и остался…
Варка вышла на улицу посмотреть за ребятишками. Скоро с улицы раздается плач кого-то из детей и быстрый сердитый голос Варки.
— Не слушаются, — сказал Павел.
Петр Иванович хотел сказать, что детей надо воспитывать, и он хотел сказать, как надо воспитывать, но вспомнил, что сам едва справился с Володей.
Раньше Петр Иванович говорил ему все напрямую. Теперь Павел был вроде как неподотчетен: захочет — будет слушать, не захочет — не будет. Но дело было не только в этом: Петр Иванович
— Павел Дмитриевич, ты что, нарочно спрашивал насчет работы для Варки?
Павел как-то странно засмеялся, согнулся на стуле и начал разглядывать начищенные до блеска ботинки учителя.
— Шутил? — нисколько не сердясь, переспросил Петр Иванович и смотрел на Павла как на школьника, который не очень сильно напроказничал.
— Как вам сказать, Петр Иванович… Можно и так считать, и по-другому.
— Ну, а как все-таки?
— Интересно было: примете или нет?
— Не принял бы.
— Почему?
— По двум причинам: вперед Варки просились две женщины, а вторую причину ты знаешь, она будет поважнее первой: некому коров доить.
— Мы все-таки соседи, — сказал Павел.
— Расстояние тут ни при чем, — сказал Петр Иванович.
— Ну что? — спросила Александра Васильевна, когда Петр Иванович пришел домой. — Отдал ключ от школы?
— А я его и не брал.
— Хорошо поговорил?
— Хорошо.
— Теперь, знаешь, к кому надо сходить?
— К кому? — устало садясь на кровать, будто он перед этим дрова пилил, а не ходил говорить, спросил Петр Иванович. — Что ты еще придумала? Никуда я больше идти не собираюсь.
— Я ж не говорю, что сегодня.
— И завтра никуда не пойду.
— Сходи к Лоховым.
— Зачем?
— Дементий расскажет что-нибудь. Может, что-нибудь знает?
— Сам придет.
— Это ж не ему, а нам надо.
— Мне это не надо, — сказал Петр Иванович. — Пусть этот человек или нечистая сила стоит на огороде день и ночь!
— Ишь ты, храбрый какой. Что толку от твоей храбрости.
— А какой тебе толк нужен?
— Надо же что-то делать.
— Я же сказал: ничего делать не надо. Меня никто не тронет.
— И ты такой же, как все, не надо хвалиться.
— Такой да не такой. Меня, как пескаря, на удочку не поймаешь!
— Ну, ладно, не такой, — согласилась Александра Васильевна, зная, что Петра Ивановича ей не переспорить.
17
Весь следующий день Петр Иванович думал: надо ли было ходить к Аншуковым?
Ему казалось, что он свалился с какой-то высоты, вроде бы опять стоит на месте, но что-то не так, что-то нарушено, и ничего нельзя исправить, и нет виновного. Александра Васильевна? Если бы сам Петр Иванович не захотел и не пошел, то его бы никто не заставил. Получилось, что он чего-то дрогнул, испугался, — и сделал доброе дело, то есть хотел сделать доброе дело.
Все выглядело по-другому, если бы не было этого чертового случая с чьим-то ночным хождением… Но разве мало добрых дел было за Петром Ивановичем до этого случая? Разве его жизнь не состояла из непрерывающейся цепи добрых дел?