Соседи
Шрифт:
146527, Яо обл. Угличски Ра-н, Погорелка
Овсяников
Добрый день Здравствуйте Миколай Леонтьич, Анна Карповна, зоя люба и другие детки Вопервых строках моего писма Спешу проздравить вас снаступающим празником трудящихся первым Маем и желаю вам хорошего здоровия и долгих лет жизни я пока еще жыв и здоров немножко тоже стал прихварывать скот еще держу корову и овцу курей гусей и уток пчелки 11 домиков летошной гот такой был харошай грибов было
– Что скажешь? Эпос? Да, это нутряное! Святой источник! Ты это правильно сказал.
– Это я за тобой повторял, не читая.
– А теперь не согласен?
– Надо подумать,- невнятно бормотнул Галахов.- Давай покурим.
Сознавая важность показанного им документа, не куривший Лёня тоже закурил. А Павел просто не знал, что и сказать. Все и так было ясно. И вправду эпос. Безличный, жестокий, спокойный. Хотя нет, не жестокий. Он ее жалеет. Просто безличный. Горе есть, трагедии нет. Все в одну строку, без выделения, без акцента.
Смерть как часть жизни. А жизнь есть тут быт, а не бытие.
Их курение было прервано вбежавшим в комнату Аликом. Он раскраснелся, моргал сильнее обычного и еще прищелкивал пальцами.
– Ты бы кончал курить, старикашечка! Там дворянин этот твою
Дашу насилует.
– Ты обалдел? – охнул Галахов.
Но бросил сигарету в пепельницу и ринулся к пиршественному столу. За ним Лёня и Алик. “Насилует” – было сказано слишком сильно. Но нечто близкое к этому происходило. Нарумов завалил
Дашу на диван и, сцепив одной рукой ее запястья, другую запустил под платье, сопя и тиская ее тело. Даша злобно укусила его в плечо. Он не изменил своей позиции, но тут увидел Галахова и встал. И выставил вперед ладонь. Его бледное лицо снова приняло бесстрастное выражение.
– Успокойся,- голос его был, как всегда, ровен,- все нормально.
Ты же не хам какой-нибудь, чтобы ревновать. Это было бы пошло.
– А это вот называется женобесием,- изрек, указывая пальцем на
Нарумова, исихаст и евразиец Игорь.- Не слушай его,- обратился он к Галахову,- слушай великое молчание народного моря.
В окно ворвался особенно визгливый частушечный перепев, вчистую отрицавший даже возможность какой-либо ревности:
– На Востоке я была,
Бочки трафаретила,
Кто-то сзади подступил -
Я и не заметила!
Даша поднялась, губы ее были плотно сжаты, схватила чью-то наполненную рюмку и выплеснула в лицо Нарумову.
– Ты сам хуже любого хама. Ты хам и есть. Паша, пойдем отсюда!
– Обожди,- отозвался Павел.- Сначала мы с этим человеком в коридор выйдем.
– Что это ты, право? – ухмыльнулся, пошатнувшись, тот.- Прямо как школьник. Я вступлюсь за честь моей девочки, мы с ней дружим,- передразнил он как бы школьную интонацию.- Мы с тобой благородные люди, дворяне. Ведь ты же из хорошей фамилии. Не дело нам устраивать мужицкий мордобой. Родов, обычаев дворянских теперь и следу не ищи, и только на пирах гусарских гремят, как прежде, трубачи. Лучше уж дуэль. Но, поскольку дуэль сейчас не принята, невозможна, предлагаю разыграть ее в карты. Тройка, семерка, туз. Как в “Тамбовской казначейше”. Лишь талью прометнуть одну, но с тем, чтоб отыграть именье иль проиграть уж и жену. Ха-ха!
– Господи! Конечно, ни среда, ни образование, ни происхождение не избавляют человека от дикости, хотя всегда надеешься!.. Галахов вдруг и неожиданно для себя отшвырнул противника в сторону с такой силой, что тот шлепнулся на стул и вместе со стулом опрокинулся на пол, с треском ударившись головой о деревянную ножку стоявшего у окна массивного кресла.
Все охнули. Но, пошевелившись на полу, Нарумов все-таки встал на четвереньки, поднял голову и снова усмехнулся, хоть и криво:
– Мыслитель сраный! В одинокого волка играешь!.. Все равно без дворянства ты пропадешь… Без среды ни черта не выйдет…
Колени у говорившего задрожали, руки поехали, и дворянин
Нарумов распластался, вытянув ноги и потеряв сознание.
Все вскочили. Женщины зашумели и запричитали. С возгласом:
““Скорую” надо!” – грудастенькая бросилась к телефону. Галахов шагнул было к упавшему. Но его взял за локоть твердой рукой Лёня
Гаврилов. И помотал отрицательно головой:
– Ты, старичок, натворил уже дел. Теперь мы без тебя разберемся. Уходи отсюда подобру-поздорову. Не дай Бог милиция приедет. Бери свою Дашу и сваливай.
Павел пожал плечами, но все же подошел к упавшему, увидел, что тот дышит, и повернулся к Даше, оцепенело сидевшей на краю тахты:
– Пойдем отсюда. Он просто пьян.
Женщины смотрели на нее с осуждением. Она быстро встала и вылезла из-за стола с другой стороны от лежавшего тела:
– Куда? К тебе?
– Ко мне. Слушай,- добавил он по неожиданному наитию, но нарочито громко,- а ты бы за меня замуж пошла? Официально, через загс?
– Конечно,- не колеблясь, с готовностью отозвалась Даша.- Когда?
Лёня поднял большой палец: мол, одобряет. Он уже успокоился по поводу Нарумова, подержав его голову на коленях, щупая рукой сердце и прислушиваясь к дыханию. Тот всего лишь спал, и Лёня уже крикнул грудастенькой, чтоб она не вызывала “Скорую”. Теперь ему было неловко.
– Посидите еще… Прости, что погорячился,- повинился он.- Да и
Даша, наверное, хочет потанцевать. А мы сейчас танцы устроим.
– Не уговаривай. Решенного перерешить нельзя.- Галахов сам был удивлен непреклонностью своей обиды, подогретой алкоголем.