Сошедший с рельсов
Шрифт:
Я налил себе кофе, насыпал в чашку порошкового молока и размешал пластмассовой трубочкой для коктейлей. И как бы случайно завернул в левый угол, где размещался тюремный музей.
– Ну что, двенадцать-ноль-одна, братан, – ухмыльнулся Толстяк Томми. Он развалился на двух стульях и угощался телеужином.
Охранники «Аттики» часто изъяснялись на жаргоне заключенных. Двенадцать-ноль-одна – время, когда выдавали бумаги об освобождении.
«Не исключено», – подумал я, рассматривая экспонаты коллекции.
Кроме
Покончив с кофе, я кивнул надзирателю и вышел. Толстяк посмотрел мне в спину, но не соизволил кивнуть в ответ.
Чтобы попасть в классную комнату, нужно было пройти через черную дверь, предварительно дважды в нее постучав. Затем миновать «боулинг». Так заключенные прозвали главный коридор, который, словно автостраду, делила надвое желтая прерывистая линия. Одна сторона для зеков, другая – для надзирателей. Дверь мне открыл Хэнк:
– Привет, Йобвок. Я буду по тебе скучать. Ты был клевым корешем.
– Спасибо, – откликнулся я, хотя понимал, что он болтает просто так.
Когда ученики расселись, я сообщил им, что провожу последний урок. Сказал, что с ними занимался с удовольствием. И надеюсь, что они самостоятельно продолжат читать и писать. Объяснил, что иногда учитель превращается в ученика, а ученик – в учителя. Именно это произошло в нашем классе: я многому у них научился. Никто особенно не растрогался, однако двое или трое кивнули. Может, им все-таки будет меня не хватать?
Малик оказался в числе кивнувших. В прошлый раз он передал мне записку. В ней говорилось, где меня собирается ждать автор злополучных листков.
Я предложил ученикам творческое задание. Написать, что для них значили наши уроки. И разрешил поставить подписи.
А сам удалился в туалет: мол, приспичило, извините.
Хэнка сменил темнокожий охранник.
– Вернусь через десять минут, – сказал я.
– Прикажешь по этому поводу поставить на ноги прессу? – буркнул негр.
Судя по записке, автор работал в тюремной аптеке.
Аптека представляла собой длинный прилавок, защищенный стальной сеткой. Оказывается, в тюрьме существуют свои тюрьмы – аксиома, которая справедлива для жизни вообще. Об этой особенности человеческого бытия стоило бы поговорить в классе, если бы занятия продолжились.
Я прошел мимо аптеки и углубился в коридор. Именно там была назначена встреча.
В небольшой нише посередине коридора.
В старых исправительных заведениях вроде «Аттики» было много укромных уголков. Заключенные там обделывали свои делишки: продавали наркотики, сводили счеты. Слепой тупик. Хорошее место. Только я шел туда с широко открытыми глазами.
Меня встретила тишина.
– Привет, – сказал я.
Он
Меня поразило, как он выглядит.
Голова усохла и видоизменилась. Будто ее долго сжимали в тисках. Ото лба вниз бежал шрам. На правом плече появилась татуировка: синий циферблат без стрелок. А на руке – надгробие с цифрой двенадцать. Тюремный срок.
– Какой сюрприз, – хмыкнул он. – Как поживаешь, Чак? – И улыбался как тогда, когда заявился ко мне в дом и стал гладить мою дочь по голове.
– Ларри.
– Ну конечно, Ларри. Совсем забыл. Думаешь, притворился мертвым и всех надул, Ларри?
– Нет. Не всех.
– Это точно, не всех. Я чувствовал, как ты меня обыскивал, и сразу понял, кто приперся в мой клуб. Не следовало показывать крошке бумажник. Ошибочный ход. Глупый.
Он говорил о «хозяйке» в «Ночном кристалле». Как Роза тогда сказала? «Уиддоуз… что это за фамилия?»
– Я думал, ты умер.
– Ты хотел, чтобы я умер.
«Хотел, – мысленно согласился я. – И настал момент исполнить желание».
– Я тебя искал, Ларри. Повсюду. И нашел – дважды.
– Дважды?
– Первый раз в Чикаго. Да-да. Удивлен? Я узнал, где ты обосновался – Оукдейл, штат Иллинойс. А затем обнаружил, что ты переехал еще дальше. Зато поближе ко мне.
– Да.
– В Беннингтон. Скажешь, не подфартило?
– Подфартило.
– То-то же. А сказать, как я тебя вычислил?
– Скажи.
– Благодаря твоей девчонке. Через аптеки. Тебе, наверное, известно, что тюремному аптекарю можно звонить на волю. Выяснять, например, где продается редкий вид инсулина.
– И что потом?
– А потом я увидел тебя в коридоре и сказал себе: «Вот и для тебя „двенадцать-ноль-одна“. Подали не блюдечке, приятель». Малик рассказал про твои уроки чистописания, и я взялся за карандаш.
– Да, очень эффектно.
– Я думал, ты исчезнешь, едва прочтешь историю своей жизни.
Я мысленно усмехнулся. Если бы я захотел удрать, то сделал бы это раньше. В Оукдейле.
«Давай убежим», – предложила мне Диана.
«Давай, – ответил я. – Но в таком случае нам придется бегать всю жизнь. Так что лучше не стоит». Я взял расчет, и мы перебрались сюда.
– Чего ты хочешь?
Васкес улыбнулся:
– Денег.
В аптеке кто-то проныл:
– Сам док прописал мне эту хренотень.
– Ты в тюрьме, – напомнил я Васкесу.
– И ты в ней же. Мотаешь срок. Полагаешь, что в безопасности? Придурок. Я в два счета выверну тебя наизнанку. Всем расскажу: вот он, Чарлз Шайн. Это в лучшем случае. А то пошлю кое-кого к тебе домой отодрать твою жену. Это мне раз плюнуть. Кстати, сколько лет твоей дочурке? Можно попробовать и ее.
Я инстинктивно двинулся на него.