Сошествие/Descensus
Шрифт:
По левую сторону дороги возле просторной стоянки притулился ресторанчик Белый ягнёнок. Рядом с надписью нарисованный дедок в пастушьей шапке поднимал кружку пенного пива, улыбаясь в усы и приветствуя путников. На стоянке уже толпился народ: курили, гомонили, приветственно окликая новоприбывших. Срджан, Мрджан и Младжан остановились, кивая знакомым лицам, которых было довольно много на этом пятачке, ожидая чтобы Жёлтый представил их нужным людям.
Все собравшиеся знали, зачем сюда пришли, однако вслух никто не упоминал и не озвучивал цель собрания. Собравшиеся здесь люди были похожи: прошедшие через сито войны они не смогли себя найти в мирной жизни и сейчас откликнулись на зов. Сейчас они чувствовали себя будто перед свадьбой или похоронами, поэтому не знали что делать и томились в ожидании какого либо действия. Прибытие Деличей и Срджана всколыхнуло их, убедив, что недаром собрались они этом утром у ресторана Белый ягнёнок. Трое друзей были известны как искусные воины,
Но для тех, кто этим утром томился на стоянке в ожидании переклички, которая изменит их жизнь и судьбу, они всё ещё были гордостью и надеждой. Ветераны, толпящиеся у дороги, помнили о том, кем они были и когда их выстроили в очередь, им, этим людям, на плечах которых, привыкших к военной форме, неуклюже топорщились кожаные дешёвые куртки, в присутствии самих легендарных Медведей было легче побороть сомнения и страх.
Внутри за деревянной барной стойкой, потемневшей от времени и дыма, на единственном высоком стуле, спиной к входным дверям, сидел человек лет сорока. Щеголеватый, в сером костюме и белой рубашке с крахмальным воротником, в тёмных очках Ray Ban, несмотря на плотно занавешенные окна и полумрак внутри ресторана. Кукловод. Толпа зашелестела, передавая информацию остальным. И волнами поползло: говорили, что он может всё, что он шеф сербской тайной службы, что он и западный, и восточный шпион, что его не раз убивали, а он ещё жив, что во время войны он был в контакте и с сербским, и с хорватским, и с мусульманским генеральным штабом. Ещё говорили, возбужденно жестикулируя, что он голыми руками задушил огромного (как комод!) человека, лишь за то, что тот пролил ему на галстук пиво. Говорили, что он разбогател на торговле оружием, людьми и наркотиками, и что его беззвучного смеха боялись даже самые безбашенные и отмороженные. О нём шептали, что он был наёмником ещё во времена Тито, и с тех пор держит на крючке всех политиков.
Никто не знал его настоящего имени. Его называли Кукловодом, поскольку он дёргал людей за верёвочки, зная их слабости и используя их. Его холодные как у вчерашнего трупа руки, всегда были спокойны, улыбка – вежливой, а глаза – доброжелательны. Но даже спустя годы и жертвы, и партнёры Кукловода просыпались ночами, вспомнив его лицо. Шли даже слухи, что Кукловод использовал только слепых проституток, чтобы они не могли ни запомнить его, ни посмотреть ему в глаза. И что прежде, чем предстать перед ними нагишом он с ног до головы обливался одеколоном, чтобы его не выдал запах собственного тела, а в момент наивысшего наслаждения гасил в себе всякий звук или стон, чтобы его голос не запечатлелся в чьей-то памяти.
Те, кто думали, что знают больше, чем остальные, говорили о том, что нет такого человека, убеждая, что Кукловод – это и есть сама Контора. Контора – это имя, которое народы Югославии дали тайной полиции. O Конторе, о её мощи и вездесущности рассказывали легенды. Люди верили, что тот, за кем не следит Контора незначителен и не заслуживает упоминания. Неважно, друзей она искала или врагов, но Контора точно и без промахов определяла место в обществе и роль каждого. Подтверждая эту истину Кукловод олицетворял мощь, привлекая и ужасая одновременно и люди, как заворожённые светом свечи бабочки, слетались на огонь, точно осознавая его опасность. Вот и сейчас он, тихий и спокойный, почти добродушный, сидел, глядя на людей вроде бы безучастно, а тем не менее после его короткого взгляда в их сторону наступила гробовая тишина.
– Добро пожаловать, господа. Мы всё знаем, почему здесь собрались – сказал Кукловод деловым тоном. Губы его едва шевелились. Голос был сух. – Я предлагаю вам работу вашей мечты. Заир, Африка. Люди Кабилы развязали гражданскую войну. Наш друг Мобуту Сесе Секо просит о помощи приятелей по всему миру. Работа лёгкая, противник – необразованные дикари, которые ружья в руках никогда не держали. Земля чертовски богатая. Власти – никакой. Рай для решительных и способных. Заплатят много, вам признают все чины, да ещё и дадут на порядок выше. Господа, предложение действительно только здесь и сейчас. Мои сотрудники – он кратким движением руки, в которой змейкой блеснули серебряные чётки, указал группку столпившихся возле Жёлтого людей – дали мне всю информацию. Никто из вас не знаком со мной, но я знаю вас всех, некоторых – особенно хорошо.
Мрджану показалось, что Кукловод на долю секунды дольше задержал свой взгляд на Срджане. – Я знаю, что вы не упустите такой возможности. В остальном – дальнейшие слова он произнёс размеренно, сопровождая каждое звоном бусинки чёток – если кто-то не едет, на его место мы приведём десяток более сообразительных и смышлёных. Надеюсь вы понимаете это.
И опять на толпу легло глухое одеяло тишины. А слова
Те, кто согласились продать себя, получали аванс к которому прилагалось чувство собственного достоинства о наличии которого многие уже забыли. И они ринулись жить отведённую им неделю так, как будто она чужая и им выдали её в кредит. Они бахвалясь, рассказывали встречным и поперечным о своих будущих подвигах так, как будто они уже произошли. Они заполонили рестораны, бары, ночные клубы и публичные дома. Они пили так, будто завтрашнего дня не будет, и легко выкидывали деньги на ветер, поскольку это были деньги, заработанные торговлей собственным мясом.
Это была редкая неделя в жизни Срджана, Мрджана и Младжана, когда они расстались. Мрджан и Младжан поехали с визитом к родственникам, поехали повидать, бывших жён и их новых друзей, и даже умудрились во время особенно буйного пьянства, заехать в Сербию. Срджан не покидал Баня-Луку, большую часть времени проводя на реке Врбас, где днями рыбачил, несмотря на непогоду. Он не хотел никого видеть, а холодная река охотно отвечала этой его прихоти. Его единственным компаньоном был вокмэн непонятного происхождения, купленный на рынке. Дженис Джоплин, Джими Хендрикс, Боб Дилан – музыка и герои молодости Срджана, чьи сообщения он больше не мог ни расшифровать, ни понять. Река Врбас задыхалась от тишины, на её берега не забегали даже бродячие собаки. Только изредка нарушали мёртвую тишину звуки подводного взрыва, когда люди, желающие быстрой прибыли кидали в реку самодельные бомбы глуша рыбу. Взрывы выбрасывали на берег ошеломленно зевающую добычу: крупную рыбу уносили браконьеры, а напрасно погибшая мелочь гнила на берегу. После каждого такого набега Срджан расчищал себе место для рыбалки, чтобы не сидеть в окружении дохлой рыбы с отупевшими глазами.
В редких и мелких волнах Врбаса Срджан пытался увидеть своё прошлое, разглядеть своё будущее. Словно в сказках, которые рассказывались когда-то длинными зимними вечерами, Срджан искал ответы, хотя изначально знал, что искать их нужно лишь в себе самом, а не в мутной воде, в которой ничего нет, кроме ила. Невозможно найти ответ в реке, которая, как и жизнь Срджана, из чистой полноводной красавицы превратилась в сточную канаву, на берегах которой гниют останки редеющего рыбного обилия. Легконогую жизнь всегда уравновешивает бремя сомнения. Но когда если жизнь показывает человеку истинный суровый свой лик, то вера и надежда не покидают лишь храбреца. И лишь храбрецы, поддерживаемые собственным упрямством могут многое. Но если человек сдаётся, если он слаб, если его терзают сомнения, то пиши пропало: человек остаётся только с грузом собственных мыслей, которые будут травить его ядом, пока он не сгниёт в бездействии и тоске. Спасение одно – искать в себе самом источник надежды. Откапывать его в каменной пустыне своей души. Срджан уже давно перестал черпать силу из своего источника. Но на дне уже иссякшего родника хранились некие крохи: пару горстей живительной надежды. Говорят, что на войне и в несчастье человек познаёт Бога. Говорят, что когда возле уха свистят пули и нет разумного объяснения, почему кто-то остался жив пор кромешным огнём, а кто-то умер от нелепой случайности, находясь в полной безопасности, люди начинают верить. Если не в Бога, то в судьбу. И познавать мир, в котором им довелось родиться.
Возле ушей Срджана просвистело сотни пуль, но ни особой веры, ни особого просветления он не почувствовал. Веру Срджан не мог найти сам, а надежда ушла, махнув на него рукой. Он оказался совсем один на дне той ямы в которую загнал прежде всего сам себя, хотя и при поддержке злых времён и добрых людей. На дне ямы валялись сломанные мечты Срджана, в которые он когда-то играл, радуя Бога. Сейчас там, лежа среди радужных осколков себя, Срджан учился задавать вопросы и отвечать на них. Он снова и снова выводил себя на экзамен, пропуская через сито души и выделяя то, что даст ему силы не отступить перед бедой, не сломаться под гнётом ненависти или унижений. Он помнил, как ему говорили, что живыми в гроб не ложатся, что терпение и страдание абсолютно естественны, и они даются в жизни всем и избежать их невозможно. Срджан молился себе самому, поскольку забыл как это – молиться кому-то и надеяться на кого-то. Он молил себя, потому что не хотел подвести себя. Он пытался собрать хоть какую-то цельную вещь из валяющихся в яме души, осколков. Собрать и хоть как-то склеить.