Состязание. Странствие
Шрифт:
В руках у него плетка, которой он бьет строптивых.
Одной из проблем Скотта было сострадание к животным, используемым во льдах. Это не помешало ему их использовать. Но сознание того, что он поступает дурно, давило на него тяжелым бременем.
Амундсен день и ночь работает над снаряжением. Конструирует сапог, напоминающий лодку. Сапог тверд и мягок одновременно, оба качества необходимы. Нога, говорит Амундсен, обута с утра до вечера. Трудно сделать что-то, если она начинает мерзнуть. Ты скоро утратишь контакт с ней. Замерзнув, ступня становится как бы отдельным существом, лишенным чувствительности. Чтобы этого не случилось, она нуждается в просторе. Сапог должен быть мягким, но лыжное крепление требует твердой обуви. В этом заключается проблема. Отношения между
Затем он берется за проблему подштанников, достаточно широких сзади. Если в спину человека будет дуть штормовой ветер, вопрос победы или провала будет зависеть от правильной конструкции подштанников. Их надобно сшить из подходящего материала. Военно-морское ведомство выделяет ему две сотни старых шерстяных одеял. Они подходят для подштанников, но найдется ли мастер, готовый взяться за столь малопочтенную работу? Он сам идет к портному и пускает в ход актерский талант, который тоже ему присущ, и пусть не очень часто, но все-таки находит применение. Беспардонная ложь вкупе с простонародным юмором и обаятельной улыбкой — и вот уже портной растаял. Смотрите — импортный материал! Пощупайте, какая выделка, посмотрите на цвет, уверен — такой мастер, как вы, шутя справится с работой. Вы когда-нибудь задумывались, как важны для героя просторные подштанники во время шторма?..
Здесь есть женщины?
Нет, ну так вот… Сами понимаете, мужчина есть мужчина, с положенным ему, слава богу, прибором, хе-хе. Но не дай бог его застудить.
Здесь, в подштанниках, кроется дорога к полюсу.
Хе-хе.
Выходит, ухмыляясь, — и злясь. Нуждаясь в человеке, с которым можно отвести душу. Для этого годится только один человек — брат Леон.
Идет к нему.
Руки дрожат, он стоит перед Тенью, ища утешения, они выпивают по рюмочке коньяку.
Но в душе у Руалда зреет неприязнь. Наступит день, когда она прорвется наружу.
Тень непогрешима. Она послушно следует за хозяином. Она слишком много знает.
«Фрам» в океане был не ахти какое зрелище. Корыто, да и только, позорище на фоне более благородных судов. «Фрам» принимал волну, точно обрубок доски; посмотреть, так ни за что не выстоит, но с доской его объединяла непотопляемость. Знай идет, покачиваясь, с небольшими парусами и с мотором, тихо похрапывающим подобно старому дядюшке-пропойце, задремавшему после плотного обеда. Этакий плавучий табор с грузом необычного снаряжения и столь же необычной командой. Судно торопилось на юг. Обогнуть мыс Горн, потом — на север, через Тихий океан к Берингову проливу. Так говорилось. Только один человек на борту знал правду, а он помалкивал. Один он знал истинную причину спешки. Требовалось раньше Скотта прийти в Китовую бухту. Амундсена вдруг осенило: «Что, если Скотт тоже захочет разбить там свой зимний лагерь, чтобы быть поближе к полюсу?»
Начальник экспедиции обряжает свое лицо в приветливую улыбку. Она будто штора, подвешенная на булавках, в любую минуту может оборваться. По ночам он в своей тесной каюте точно зверь в клетке; порой выскакивает на палубу, спотыкаясь о собак. Команда ничего не знает, он обманул ее. Люди наняты для рассчитанного на несколько лет плавания в северных льдах. Суровые мужчины подписали строгие контракты. Держали ручку так, словно то была лыжная палка. В контракте они заверяют, что последуют за Амундсеном, будут повиноваться Амундсену, подчиняться Амундсену. Но ведь это при условии, что поименованный Амундсен сказал им правду? Чего он не сделал.
Он зверь в клетке и усердно помогает команде во всех работах. Начальник не гнушается никакого дела. Кто-то смывает с палубы собачий кал. Тотчас начальник присоединяется к нему. Он это умеет — скользить по палубе в резиновых сапогах, споласкивая доски так, что сапоги становятся такими же грязными, как палуба. Еще один способ завоевывать приверженцев. В то же время он чем-то отталкивает от себя и сам об этом знает.
Впрочем,
— Понимаете, Нильсен… Я ведь могу на вас положиться?.. Вы понимаете, что я подразумеваю?..
Нильсен кивает, хотя ничего не понял и не знает, что наполовину уже куплен. А начальник экспедиции вдруг наклоняется над столом — герой севера и юга, человек, о котором кричали газеты, глаза словно шилья, и в то же время он ухитряется изобразить нужду в поддержке:
— Нильсен! Вы можете хранить тайну?..
— Конечно!
— Тогда я вам расскажу все.
И вот — он тщательно подготовился — из бумажника извлекается написанный загодя документ. Нильсен ставит свою подпись. Он будет нем как могила. И его посвящают во все.
Посреди Атлантики, не сказав Нильсену, что другие тоже будут посвящены в их тайный план, начальник продолжает наступление на тех, кто может забить отбой, когда ему вскоре придется выложить правду. На борту есть два лейтенанта, Ертсен и Престрюд. Умный начальник не станет держать в неведении лейтенанта. Хитрый начальник заводит разговор наедине сперва с одним лейтенантом, говорит: «Об этом известно только капитану и мне, а теперь и вам, ведь я могу положиться на вас, Престрюд? Подпишете?»
На очереди второй лейтенант. Может ли он отказаться, когда первый уже обещал помалкивать? Теперь остается команда.
От собачьего воя на «Фраме» ад кромешный. На борту судна 97 собак. Они привязаны повсюду, гадят всюду, люди спотыкаются о псов, чешут уши псам, нянчат псов, сидят на псах; в зоне пассата, ища на палубе спасения от жары, спят на псах. Но эскимосских лаек отличает склонность выть в унисон. Какая-то одна запевает, однако найти, какая именно, почти невозможно. Тайный запевала избран на эту роль самим всевышним, и голос у него такой, что горы дрожат и шторм пристыженно затихает. Вот он начал. Ему вторят остальные. То прибывая, то убывая в силе, хор собачьих голосов перебирает все ноты гаммы, с могучей силой разносится над океаном, и судно подставляет палубу зыби, дрожа и кренясь от давления звуковых волн. Вот кто-то выскочил из каюты. Он чертыхается. За ним появился другой, пинает первую попавшуюся собаку. Но это не та собака, не заводила, та сейчас предусмотрительно помалкивает. Зато остальные девяносто шесть удваивают мощность, посылая свои голоса к звездному небу. Еще двое появляются на палубе, сжимая кулаки. Один из них в деревянных башмаках. Он снимает башмак, целится. Промахивается, башмак летит за борт, и хозяин башмака обнаруживает, что стоящий рядом товарищ смеется. Затрещину ему! Но это уже чересчур. Еще секунда, и начнется потасовка. Тут вмешивается шкипер. Каким-то чудом его рыканье прорывается в паузу, когда собачий хор переводит дух, чтобы тотчас продолжить концерт. Взамен драки между людьми начинается потасовка с собаками. И пошла баталия, на одного человека приходится шесть, восемь, десять собак. Но псы продолжают выть. И «Фрам» ковыляет через океан, подгоняемый слабым бризом с правого борта и старомодным маленьким храбрым мотором, что похрапывает, точно добрый дядюшка, который задремал, пропустив в рождественский вечер три лишних стаканчика.
Внезапно псы смолкают.
Кругом — собачий кал. Псы постарались под собственную музыку. Все наверх — споласкивать палубу.
Познакомимся поближе с одним из членов команды. Он никогда еще не плавал в море. Сейчас его одолевает морская болезнь. Житель глухой долины Моргедал, он мало что повидал за ее пределами. Он лучший лыжник в мире. Его возили в Париж. Он соревновался на лыжах во Франции; кто-то объяснил ему, что это за страна. Он выиграл гонку. На вокзале в Гамбурге команда норвежских лыжников встретилась с Амундсеном. Улав Бьоланд спросил: