Сотканные из тьмы
Шрифт:
Ришон все сразу понял, в животе похолодело, будто проглотил глыбу льда. Соловей, оказавшийся на пути у нежити, наносил размашистые удары тяжелым мечом. Скелеты кидались в бой безмолвно, а его громкий голос сотрясал небо. Они дрались, потом Соловей умолк, только дышал хрипло, хотя меч взлетал с прежней силой. Пьяная толпа высыпала из трактира, привлеченная шумом. Разгоряченная хмелем, гуртом ринулась в бой. Началась свалка.
Ришон вскочил на коня и, хлестнув круп, помчался прочь из Родсельма. На миг он остановился, бросил последний взгляд на город и увидел, как черный клинок обрушился на голову Соловья, развалив его тело пополам до самого пояса.
Бархат
Расстояние сокращалось, но до леса осталось немного. Монах вонзал пятки в бока Бархата, тот фыркал, несся к деревьям. Образ Марии возник в мыслях, инквизитор немного успокоился. Он обещал вернуться, и он вернется. Через несколько мгновений Ришон вломился в густой кустарник, прислонившись лицом к загривку скакуна.
Позади слышался дробный стук копыт о попадающиеся по дороге камни. Всадник несся по следу, впившись пустыми глазницами в мелькающую среди деревьев спину.
Ришон остановил коня за стеной могучих елей, издалека доносился отчетливый стук копыт. Монах стиснул рукоять меча, на тропинке показался черный как смола конь, укрытый белой попоной, на нем вооруженный ледяным клинком всадник в тяжелом шлеме.
Конь ступает звонко, всадник покачивается, будто погружен в раздумья. Он выехал в полосу лунного света, у церковника захолонуло сердце: под шлемом голый череп, тьма в пустых глазницах, дыра на месте носа, а сгнившие зубы утесами топорщатся в кривой ухмылке. Кольчужная сетка спадает из-под шлема на плечи, а нижняя челюсть висит на лоскутах полуистлевших жил, почти упираясь в покрытый комьями земли нагрудник. Наполовину уцелевший панцирь прячет часть грудной клетки, в прорехи торчат голые ребра.
Ришон погладил беспокойно дернувшегося Бархата. На коне скелета совсем не попона, как показалось вначале, а кольчуга из птичьих черепов, мелких, как чешуя. Морда коня сверху прикрыта маской, в широких отверстиях для глаз сверкнуло красным, как отблески в адовой печи.
Всадник постоял на тропе, потом с места пошел в галоп. Несколько минут слышался дробный перестук копыт в лесной тиши. И только тогда Ришон вышел из укрытия, влез на подрагивающего Бархата и поскакал в противоположном направлении. Ночь длилась и длилась, церковник замерз и погрузился в дрему, а когда очнулся, осознал себя на дрожащем от упадка сил коне, на опушке леса. Жалкий рассвет пробивался сквозь густые кроны. Спина мокра от налетевшего снега, лицо в запекшихся кровавых бороздах от хлестких ударов встречных веток.
Бархат отряхнулся, как пес, выбравшийся на берег из озера. Ледышки и комья снега разлетелись, словно брызги воды, Ришон похлопал его шею и ощутил горячее от долгого бега тело, похожее на жарко натопленную деревенскую печь.
По небу медленно плыло солнце, бледное и болезненное, как будто само озябло, его безжизненный свет тушил краски дня.
Тело лихорадило, но не от холода. Ришон видел, нежить действует организованно, словно чья-то злая воля направляет их стопы. Это было почти невозможно, но… он видел. И нечеловеческий рев, изрыгаемый полусгнившим языком преследователя – [АВАДДОН]. В Откровении Иоанна Богослова это имя ангела бездны. Песок в часах иссяк, сейчас монах впервые по-настоящему осознал это. Кардинал должен узнать. Теперь лишь бы успеть.
Инквизитор пустил коня в галоп, и вскоре оказался на широкой прогалине. Сердце сжалось: от опушки этого леса и до дальнего – погибшие. Убитые в жестоком бою, умершие от ран. И сотни ворон вокруг них. Это только на картинах после битв горы трупов в нетронутых доспехах, но здесь все тряпье изрублено на лоскуты, будь то стальные кирасы или кожаные латы. И как бы ни был измучен победитель, он всегда собирает оружие побежденных. Но тут – все на месте, и раны эти нанесли достаточно давно. Иссиня-черные разрезы раздулись, напоминая надутые гелем рты новомодных светских львиц. Аваддон со своей мертвой ратью прошел здесь еще до Родсельма, или убивали другие отряды нежити? Что происходит?
Одинокая береза стояла посреди поля, багровая, блестящая, словно в красном платье. Ярко-красный снег под ней осел, горячая кровь растопила наст. Ришон сжал и разжал занемевшие пальцы в перчатках и вынул меч. Бархат пошел по краю прогалины, разбрасывая снег, а воронье зло зыркало на всадника, посмевшего приблизиться к их пиру.
Глава 5
Сенешаль взглянул на небо и увидел тонкий серп луны. Солнце едва успело опуститься за шапки деревьев, а эта острая кромка косы уже блещет над миром, что-то пророча. Черное небо, соприкасаясь с луной, лиловело. Месяц сперва светил ярко, затем покрылся кровавой дымкой, плыл по небесному морю, как наполненный ветром парус, почти растворяясь в тревожащей багровой ночи. Запахло свежей соломой. Облака потеряли форму и растеклись, как медузы на берегу. Стали слышнее звуки леса.
– Эх, есть охота… – шут потер бурчащий живот.
Сенешаль сказал зло:
– Ты ж в таверне набил брюхо!
– Да я хорошим делом готов заниматься бесконечно, – объяснил шут. – Это основа правильного мировоззрения.
– Ты точно дурак.
– Меня зовут Шардик, – представился шут и погладил свою клячу по холке. – А это Звездочка.
Сенешаль вдруг понял, что лицо у бродяги какое-то странное. Вроде бы, самое обыкновенное, ничем не примечательное лицо, но при этом совершенно без возраста. На вид ему около сорока, но при определенном освещении он мог бы сойти и за тридцатилетнего, и за разменявшего всего второй десяток. Вялый, это и путает, взгляд сонный, как у обиженной ящерицы, которую преждевременно разбудили от зимней спячки.
Сенешаль молча правил коня, шаря взглядом по призрачной дымке, укутавшей мир. Спустя минуту Шардик вновь подал голос:
– В животе прямо хрустит… Боюсь, мой желудок уже ребра грызет. Поможет только чудо.
– Удивлюсь, если оно случится.
– Кого удивит чудо – так это безбожника. – сказал Шардик.
– А если я от обезьяны?
– Все равно с Божьей помощью.
Сенешаль только хмыкнул.
– А ты молчун, и угрюмый. Почему ты всегда один? – не унимался шут, чуть осмелев.
– Посмотри по сторонам, – сказал следопыт, – конюху доверишь напоить своего коня, кузнецу позволишь наточить меч, и всегда найдутся те, кто будет советовать что пить, кого любить, а кого ненавидеть… Друзья опаснее врагов! К врагам знаешь как относиться, а друзья могут вполне искренне насоветовать глупостей. Потому их надо остерегаться больше, чем врагов.
– Да ты просто… – Шут многозначительно помолчал.
– Ну-ну, продолжай.
– Знаешь, я понял, почему бежишь от людей. Просто боишься быть отвергнутым ими.