Сотканные из тьмы
Шрифт:
– А знаешь, почему хорошо иметь в наличии все зубы? – парировал Сенешаль.
– Есть чем жевать?
– Это тоже. Но самое главное, наличие всех зубов – это наличие обеих челюстей. А это, как ни крути, признак жизни. Не понял?
Шутка повисла в воздухе, прозвучав угрожающе.
– Вообще-то ты мог бы сойти за красавчика, – отметил Шардик заискивающе. – Чувствуется высокое происхождение. Да, порода в тебе видна… Недаром мой батька рек, что самая благородная кровь течет в комарах.
– Ну ты и жопа говорящая.
– Ладно-ладно, не злись, шутю. Просто вспомнил свою женщину,
– У тебя была женщина?
– А то, конечно. Какой меч без ножен? Встретил я ее в болотах. Ехал тогда с ярмарки, жара была жуть: вижу, впереди идет красавица блондинка, юная и трепетная, в темную воду погружается стройными ногами по щиколотку. Представь, обнаженная, с большой грудью и оттопыренной попкой, как ты любишь.
– Что?
– В общем, она выглядела беззащитной и в то же время желанной, я, конечно, подъехал, сыграл ей на лютне, а потом мы слились. Звали ее Фригильда. Ну а что, я завалился в тени, мой петушок, обвеваемый ласковым ветром, пришел в себя, распрямился и смело посмотрел ей в лицо. Она нырнула рыбкой, впилась в него как в наживку и кончала раз за разом. Я уж подумал, мы не сможем остановиться.
– Тык то ж болотная кикимора была. При луне любой бы обтрухался, когда увидел… Как ты выжил? А, не важно, дурака убить не просто.
– Да не кикимора это была, а настоящая женщина. Человек.
– Человек? Я думал женщина – что-то другое… – сказал Сенешаль.
– Шутишь? Из-за баб все подвиги на свете происходят, да и вообще, Земля вертится.
– Из-за баб? Уверен?
– Не баб, конечно, – поправил себя Шардик, поскреб уголок рта грязным ногтем, – а женщин. Кто за баб станет сражаться?
– Да, за баб не стоит, – согласился Сенешаль, – а женщин не так много.
– Вот именно… Да и мужчин настоящих, признаться… ты да я да мы с тобой.
– Да, Шарик, ты чертовски прав.
– Шардик я, в честь медведя батька назвал… Потом правда в магазин за хлебом вышел, больше его никто не видел, но это не важно. Мало настоящих людей, мало, но куда деваться? Может солнце и гаснет потому, что смотреть на нас уже не может? Все мы по уши в дерьме погрязли, круговая порука. Порочные бабы на глазах у нормальных неплохо зарабатывают, стоя на панели, и у обычных девчонок нравственные устои дают трещину. Каждая подумает: вот сижу за прялкой, никто меня не замечает, а вот та предается утехам, и деньги зарабатывает, и замуж выйдет… не здесь, конечно, в другом городе, где ее не знают…
– Все получат по заслугам.
Шардик поморщился:
– Нет, мы сами должны позаботиться о нашем будущем.
– Об этом пусть власть думает… – буркнул следопыт.
– Не-е-ет, мать твою, не увиливай. Власть только о себе думает, как бы подольше удержаться и награбленное сберечь, при такой ее функции страна обречена. А ты хоть сделай, что от тебя зависит: найди себе женщину и сколоти ячейку, а потом воспитай, так сказать, новое поколение засранцев.
Сенешаля мучил голод, да и шут солидно давил на мозг. Он то и дело посматривал на небо, пытаясь отыскать растворившуюся в облаках луну. Темно, хоть глаз выколи. За деревьями дальше чуть светлее и просторнее, хотя нет, все та же угнетающая темнота, стволы торчат прямо, похожие на толстые трубы, вместо веток будто бы шипы и колючки, как на кактусе.
Шардик вздохнул над левым ухом. Воин представил, как тот подбоченивается, чтобы выдать очередную мудрость.
– В последней пасти последнего кита весь мир превратился в кровоточащую язву, – наконец изрек пьянствующий пророк.
– Ты его видел?
– Кого, кита?
–Не кита, мир, балабол, – следопыт заинтересованно глянул на декламатора.
– Кита видел, однажды. – Шардик посмотрел на Сенешаля покровительственно. – Глаза чудовища из мира, недоступного Богу. А мир-то, в общем нет, больше слухи, слухи…
Занесенная тонким снежком тропа вилась полого к холму, одетому в покрывало из плесени и налетевшей листвы. Отчего-то снег таял на возвышенности, словно изнутри валил жар. Конь, чувствуя нежелание следопыта заезжать на вал, свернул влево.
Путники объехали курган. Впереди за деревьями бурлила довольно быстрая река, плескалась на камнях, змеилась по неровному руслу. Далее, вниз по течению, вода становилась тише – река разливалась вширь. Сенешаль высматривал противоположный берег, надо бы перейти вброд. Кромки русла уже покрылись льдом, но сердце реки жило, от него валил ледяной пар.
– Теперь я понимаю, – сказал шут, сильнее прижимая фуфайку к телу, – в чем замысел дьявола…
– В чем?
– А в женщинах, – сообщил он.
– У солнца кончились дрова, при чем тут женщины?
Бродяга передернулся от холода, объяснил:
– С Евы все началось, когда у нее дрова кончились. С тех пор мир и угасает, а мысли по-прежнему о женщинах. У меня, у тебя, даже у старого пердуна короля. Чего думаешь он на балах так понтит! Даже сейчас замерзаем, а говорим о женщинах, жрать охота, а о них опять же… Короче, на ночлег бы встать, отобедать. А потом, раз настаиваешь, можно и баб обсудить.
– Не время отдыхать.
Следопыт подал коня вперед, холодный ветер пронизывал насквозь. Дрожь накинула на плечи стылую мешковину, но было в этой дрожи нечто особенное, воин быстро обернулся, посмотрел на высокий холм, что оставили позади. Показалось, из-под плесени кто-то наблюдает, путник почувствовал на себе пристальный взгляд, долгий, слишком спокойный.
– Надо поторопиться, – сказал проводник. – Сэр Шардик, приготовьтесь скакать рысью, в пути согреетесь.
Шут застонал, но когда Сенешаль стал отдаляться, послышался перестук копыт и клячи под чудаком. Вскоре Иерихон начал храпеть, оскалил крупные желтые зубы. Животные чувствительнее людей, и сейчас конь проводника был близок к агонии. Что-то преследовало их, незримое и неотвратимое, как ночь.
– Красавец, – сказал следопыт нежно и похлопал скакуна по холке. – Поднажми немного.
Деревья замелькали чаще, ноздри Иерихона раздувались, выбрасывая в мир целые облака пара. За спиной перестук копыт также стал чаще, Звездочка под Шардиком всхрапнула, пошла споро, зачуяла что-то. Жаба обиженно позвякивала на крупе.
Снег усилился, и узкую тропу почти скрыло от глаз. Деревья стояли голые, бурая опавшая листва под копытами взлетала фонтанами. Плащ Сенешаля, несмотря на кротовью подкладку, тоже промок, и проводника била дрожь.