Сотник Лонгин
Шрифт:
«Надо возвращаться, – понял, наконец, Азербад. – Пока еще не поздно. Кругом пустыня, я слишком далеко отошел от города. Вот отдохну и двинусь в обратный путь». Он устало сомкнул глаза и вскоре забылся спасительным сном…
Пробуждение было тревожным – юноша почувствовал прикосновение и открыл глаза. Но тревога оказалась ложной. Зеленый стебелек, украшенный золотистыми цветками, склонился над спящим и под действием легкого дуновения ветерка щекотал его по лицу. День клонился к вечеру. Солнце спускалось к западному краю земли. Азербад протер глаза и обратил внимание на растение, которое поначалу не приметил, будучи сильно утомлен. Он часто видел это растение раньше, когда служил в храме, и без труда признал в нем хаому, из которой жрецы готовят божественный напиток, вдохновляющий и придающий сил. Юноша изнемогал от жажды и решил выжать сок хаомы. Сам он никогда прежде этого не делал, но наблюдал за старшими жрецами, которые участвовали в Литургии. Правда, теперь под рукою у него не было ничего из того, чем пользовались жрецы в храме: ни ступки, ни пестика, ни чаши, – но он нашел выход. Сорвал желтые цветки и принялся растирать их в своей руке, которая вскоре оказалась липкой от вытекшей смолы золотистого цвета. Капли этого сока хаомы юноша слизал со своей ладони. Что было дальше, он впоследствии вспоминал отрывочно…
Азербад не помнил, как вернулся в город, помнил лишь свою радость, связанную с тем, что дома никого не оказалось. Мать и сестры все еще гуляли на празднике. Тогда он взял свой кожаный кошелек, полный серебряных монет, и вышел на улицу… Каким-то образом очутился на другом конце города, в районе, где жила городская беднота. Затем снова все поплыло. Кучка хмельных людей, распевающих похабные песни. Кислое вино какой-то грязной таверны. Безобразная женщина в жутком платье что-то говорила ему… Улица. Сумерки. Убогая лачуга. Кровать, кишащая клопами, пол, усеянный огромными крысами. И эта отвратительная женщина, обнажившаяся для него. Он стоял перед нею и смотрел дикими глазами, как из глубокой впадины между ног ее вылезают змеи… Вскоре все пространство крошечной лачуги кишело всякой мерзостью: крысами, змеями, жабами, гигантскими червями… Юноша закричал и бросился бежать без оглядки, но вскоре наткнулся на какое-то препятствие и, почувствовав глухой удар, упал без сознания.
Яркое солнце заглянуло в крохотное оконце, обращенное на восток. Азербад очнулся от продолжительного забытья. Он не понимал, где находится, и попытался пошевелить рукою, но движение причинило ему сильную боль. Он завопил, и этим привлек внимание хозяина дома, почтенного иудея Шимона, и его жены Мириам.
– Кто вы? – спросил Азербад, увидев склонившихся над ним людей. Он сказал эти слова на родном персидском наречии, в ответ же услышал арамейскую речь.
– Мы нашли тебя за городом, избитого, окровавленного, еле живого, – рассказывал хозяин дома. – Кто ты и где живут твои сродники?
– Как я оказался за городом? – тихо проговорил Азербад.
– Ты ничего не помнишь? – спросил Шимон, качая головой. Не проходило ни дня, чтобы он не пожалел о том, что подобрал этого несчастного бродягу, лежащего посреди дороги.
– Отец, спасибо тебе. Да хранит тебя Господь. Я перед тобой в неоплатном долгу, – с трудом шевеля губами, выговорил Азербад. – Прошу – дай весточку моей матери. Она живет возле храма Набу.
Старый иудей на радостях тотчас отправился к почтенной женщине, которая уже не чаяла увидеть своего сына живым. Азербад, мучимый голодом, попросил какой-нибудь еды, и хозяйка дома принесла ему вина, пресную лепешку и кусок печеной рыбы (было время еврейской Пасхи).
– Вы иудеи? – осведомился Азербад. И женщина утвердительно качнула головой.
– Сколько времени я пробыл без сознания?
Хозяйка, не ответив на его вопрос, вдруг вышла из комнаты. И не появлялась до тех пор, пока не вернулся Шимон. Он пришел вместе с матерью Азербада. Старая женщина, плача, опустилась перед постелью, на которой лежал ее сын, и умыла его лицо солеными слезами. Затем долго благодарила хозяина дома и даже предлагала ему деньги, но тот, немного поколебавшись, отказался:
– Я это сделал ради Господа нашего, имя Которого не произносимо вслух.
– Иудеи, мама, как и мы, верят в одного Бога, – сказал Азербад.
– Но мы Его понимаем иначе, – заметил хозяин дома. – Не провозглашаем огонь Сыном Бога и не творим возлияний, подобных вашей хаоме. Этот напиток до добра не доводит…
Азербад вдруг вспомнил тот день, когда оказался в пустыне, и о своем отлучении от храмовой службы. Он хотел повиниться перед матерью, но женщина опередила сына:
– Учитель Хушедар приходил, расспрашивал о тебе и рассказал мне обо всем, – печально молвила она. – Он говорит, что не все еще потеряно. Есть надежда. Господь милостив…
Носильщики, нанятые матерью Азербада, перенесли больного юношу в их дом, где он пролежал на постели еще две недели, окруженный нежною заботою близких людей.
***
Теплыми южными ночами Азербад, лежа на плоской кровле дома своего, разглядывал звездное небо, не теряя надежды однажды увидеть, наконец, ту самую, новую звезду, которая, как сказал неведомый голос, ознаменует рождение царя, правителя мира. Но, увы, проходили дни, недели, месяцы, а ее все не было… И тогда отчаяние вновь захлестнуло юношу волною. С горя он пристрастился к вину, и не раз посланные безутешной матерью люди силою выводили его из таверны. Так, пролетел еще один год, и приблизилось празднование Новруза.
Мать старалась не отпускать сына ни на шаг от себя и повела его поздней ночью на площадь перед храмом Огня, где некогда находилось святилище вавилонского бога Мардука. Площадь была полна народа. Люди грелись у костров. И были в приподнятом настроении духа, – все, кроме одного человека – Азербада. Мать юноши беседовала со знакомыми, почтенными людьми из священнического сословия. Юноша стоял в сторонке и не принимал участия в разговоре. За последний год он заметно осунулся и побледнел, глаза его не излучали как прежде лучей жизнерадостного света. Он потерял надежду и веру… в себя, в людей, в будущее.
Ночь подходила к концу. Далекие звезды пропадали во мраке темной бездны. «И вскоре взойдет солнце, знаменуя начало нового года, такого же безрадостного и беспросветного как этот», – думал Азербад. Природа, как и люди на площади, притихла в ожидании чуда. И оно свершилось! На еще темном небе вдруг произошла яркая вспышка, – с той самой восточной стороны, к которой прикованы были взоры тысяч собравшихся на площади. Показалось, будто кто-то зажег там сверху светильник, – огонек блеснул в вышине так ярко, что многие не выдержали сияния и отвернулись. Удивленный шепот волною пробежал по белому морю людскому: «Что это?» На мгновенье снова повисла тишина и тотчас взорвалась. По округе прокатился ликующий голос:
– Звезда. Новая звезда. Звезда зажглась в знаке Рыбы!
Жрецы во главе с Заотаром, которые стояли наверху, возле башни, удивлены были не меньше своей паствы. Рождения новой звезды даже на памяти престарелого умудренного сединами Хушедара не происходило.
Главное чудо той ночи свершилось и, когда полыхнуло привычное пламя на башне, казалось, это уже никого не удивило. Звезда сияла некоторое время и после восхода солнца. Люди, воспев гимн Господу, заходили в храм ради причащения напитком, приготовленным на основе хаомы, разбавленной молоком и водою. Храм они покидали довольными, полными сил и вдохновленными. Море людское растекалось в разные стороны сначала полноводными реками, а затем и ручейками.