Сотник
Шрифт:
Еще меньше прибыли принесло светильное масло. Но прибыль с него через взаимозачет Андрей давно потратил на поставки продовольствия да фуража в поместье. Так что о том он и не думал.
Считать все эти деньги было сложно, долго и мучительно. Да и, по большому счету, невозможно. Ибо мелкие чешуйки крайне малопригодны были для этих целей.
Понятное дело, что в 1535 году мама Царя Елена Глинская провела реформу, упорядочив денежный оборот на Руси. И эта реформа была великим делом, ибо бардак до того стоял чудовищный. Но ни Елена, ни ее советники ничего не смыслили ни в торговле, ни в экономике по вполне
Получилось все так, как получилось. Словно в той присказке из советской экранизации приключений д’Артаньяна: «для Атоса это слишком много, а для графа де ля Фер – слишком мало». Потому как ценность даже полушки для розничной торговли была чрезмерной. В то время как для оптовой торговли копейка никуда не годилась, имея слишком малую ценность.
Вот и сейчас они даже не пытались считать монетки. Это сущее безумие могло растянуться на долгие дни. Ведь в сорока тысяча рублей насчитывалось четыре миллиона копеек. А там были не только копейки. Денег и полушек также хватало. Поэтому они взвешивали их на весах. Не деля, а проверяя за Агафоном заранее все посчитанное и поделенное. Да не полушка в полушку, а плюс-минус ведерко.
Купец-то, понятное дело, все вдумчиво и со всем радением пересчитал. Особенно долю Царя. И оснований ему не доверять не имелось. Однако и Андрей, и отец Афанасий решили все проверить. Хотя бы «на выпуклый глаз».
Посчитали.
Поговорили, обсуждая детали.
Доставка таких денег – дело непростое. Поэтому Андрей решил пока свою долю оставить на подворье у Агафона. Тем более, что тот нанял себе крепкую охрану из двух десятков бойцов.
Вышли.
Два часа минуло.
Потерев лицо Андрей отогнал дурные мысли о создании банка. Светить пока деньгами, полученными для «поставщиков» как своими он не желал. Да и вообще думал сделать еще две-три поставки и перейти на другие источники заработка. Пока во всяком случае. Чтобы это «первоначальное накопление капитала» не всплыло.
Псковские купцы терпеливо ждали, степенно вкушая холодный квасок с ледника и беседуя. Однако выход всей честной компании заметили и тут же отреагировали. Видно притомились в ожидании.
Андрей посмотрел на них и мысленно поморщился.
Связываться с ними не хотелось. Ведь они были конкурентами гостей торговых из Новгорода, с которыми парень уже вел дела. Это, с одной стороны. А с другой торговые возможности Новгорода к 1554 году были в немалой степени ослаблены. Дело в том, что в 1494 году закрывался Новгородский двор Ганзы. Его, конечно, открыли вновь в 1514, но торговые связи оказались уже порушены. Более того, они перешли в Псков, который на этой вражде немало расцвел, поднялся и укрепился.
Через Нарву оживилась торговлишка. В целом – слабая. Потому что из Пскова много товаров то не вывезти. К нему самому их везти неудобно. Однако на безрыбье и рак за мандарин сойдет. Поэтому, Псков к 1554 году был главной площадкой для торговли не только с Ганзой, но и Ливонией, а вместе с тем и шведы стали в него чащей захаживать, ибо невские и волховские пороги здесь не наблюдались. Что, как несложно догадаться, вызывало изрядное раздражение в Новгороде.
Та еще задачка.
Поэтому Андрей еще раз потер лицо, сгоняя с него усталость, направился к ним за стол.
– Ну что, други, давайте поговорим? Что вы желаете?
– Торг с тобой везти.
– Светильным маслом?
– Краской.
– Так ее ныне церковь всю скупает.
– Скупала, – усмехнулся Ефрем. – Ты разве не знаешь, что на Москве творится?
– А что там творится?
– Волнения. Сильные волнения. Митрополита нынешнего пытаются сковырнуть. И, судя по всему, смогут.
– И что это меняет?
– Сильвестр, который протопоп, и его сторонники подняли дела старинные. Еще восходящие к тем годам, когда, когда правил дед нашего Царя. Слышал ли о ереси жидовствующих?
– А что там слышать? Осудили же ее на Поместном соборе.
– Так осудили что о ней сказали, а не то, что на самом деле было. Началось то там все с того, что священники новгородские отказались причастие принимать, не признавая через это архиепископа. Что он, де, за деньги поставлен, а не за веру. И пошло-поехало. О симонии слышал ли?
– Слышал, – кивнул Андрей. – А что, разве епископов-архиепископов как-то иначе ставят?
– Типун тебе на язык! – воскликнул отец Афанасий.
– А что не так? Вон, Патриарх наш, что в Царьграде сидит, чтобы стать таковым должен сколько золотых монет заплатить. Тысячу али больше. Не помню. Разве сие не есть симония?
– Так куда ему идти супротив воли царя магометан?
– Это меня должно волновать? – наигранно удивился Андрей. – Для меня, как для прихожанина и христианина как сие выглядит? Купил он должность? Купил. Значит симония. Посему и мыслю – ежели в нашем патриархате такое установлено на самом верху, то разве же надобно осуждать тех, кто внизу поступает вслед за Патриархом? Нет ли в этом лицемерия и двуличия?
– Разумно, – хмыкнул прищурившись, купец. – Но дело не о том. На Москве ныне волнительно. И митрополиту с епископами не до краски. Им вообще не до чего. Сказывают, что только вмешательство Царицы спасло их от расправы толпы. Так на будущий год вряд ли они смогут купить краску.
– Что думаешь? – обратился Андрей у отца Афанасия.
– Зерно истины в словах Ефрема есть, хоть мне и горько это признавать. На Москве ныне очень погано.
– Да уж… не позавидуешь Царю-батюшке, – покачал головой Андрей. – Еще и эти Авгиевы конюшни разгребать.
– А что это за конюшни такие? – поинтересовался Ефрем.
– У древних эллинов в свое время жил герой – Геракл. Безмерной силы воин. Как-то поспорил он с один из царей эллинских, что сумеет за один день убрать его конюшни, в которых стояли тучные стада годами. И посему считалось, что очистить их невозможно. Не за один день, а вообще. Очень уж великими были эти стада.
– И что Геракл?
– Так он канавку прокопал небольшую и пустил воду ближайшей реки в стойла. Те воды и смысли весь навоз и многолетнюю подстилку. Даже не за день, а быстрее.
– Ха! Ловко!
– Ловко. – согласился Андрей. – С тех пор и стали сказывать про Авгиевы конюшни, как про удивительно загаженное место.
– Так ты что, считаешь, дела церковные загаженным местом? – взвился Афанасий.
– Скажи, отче, а почему у тебя тут никаких волнений нет? Может быть ты делаешь что-то не так? Может быть ты не ставишь за взятку архиепископов? Или еще какими паскудными делами не промышляешь?