Сотри все метки
Шрифт:
На людях были бесформенные, грязные, грубо вытканные хламиды, куски полимерных тканей и шкуры со свалявшейся шерстью. В руках они держали копья и стрелы с наконечниками, сделанными из металла, но сами выплавлять металл из руды они разучились несколько поколений назад и умели только переплавлять тот, что остался от Колонии.
Робот тоже остался от Колонии. Последний ее робот, который прилетел сюда с далекой планеты, но, как называлась она, обступившие его люди уже не помнили.
Он разрушался постепенно. Вначале стали подкашиваться ноги, и он ходил, опираясь на железный костыль, все еще пытаясь помочь людям на охоте и в поле, а когда коленные суставы так истерлись, что ноги окончательно подогнулись,
Суставы портились в первую очередь, и если какие-то другие детали робот мог снять со своих собратьев, вышедших из строя раньше, и приладить к себе, то раздобыть новые суставы было негде. Исправных не было ни у кого. Он знал, что как только они перестанут функционировать, это будет означать смерть для его тела. Только для тела. Мозг еще долго будет работать, если кто-нибудь не вздумает расколоть черепную коробку, как скорлупу ореха, и разрушить всю эту сложную электронику.
Его по-прежнему брали на охоту. Скорость и сила, с которой он посылал копье в зверя, превосходили людскую.
Последняя охота тоже была славной. О ней какое-то время будут помнить. Если бы робот мог улыбнуться, он обязательно улыбнулся бы, но у него уже не было губ, а стальные зубы, которые, в сущности, никогда ему не были нужны, и сделали их только для того, чтобы он больше походил на человека, теперь обнажались в страшной гримасе. Люди не пугались этого. Они видели его таким уже много лет и думали, что иначе он никогда и не выглядел.
Они загнали в ловушку целое стадо во главе с огромным, сильным и свирепым зверем. В его шерсти застряло несколько копий и стрел, но вряд ли они глубоко пробили толстую кожу. Когда зверь понял, что если и дальше будет пятиться от ощетинившихся копьями людей, то свалится с обрыва, а там уже никто не уцелеет, он задрал вверх хобот и протрубил что-то, напоминающее приказ к атаке, потом нагнул лобастую голову, выставляя кривые длинные бивни, и бросился на цепочку людей. Следом за ним клином пристроились остальные звери. Их уже не пугали ни крики, ни огонь факелов. Их уже не пугала горящая шерсть. Их вообще ничего не пугало.
Робот знал, что вожак втопчет людей в землю, переломает их, как муравьев. Он бросился ему навстречу, занося копье, но зверь, резко мотнув головой, подцепил его бивнем и отбросил далеко в сторону. Копье глубоко погрузилось в шкуру гиганта. Ноги его стали подкашиваться. Робот этого не видел. Он ударился спиной о каменный выступ. Что-то в нем хрустнуло. Упав, он не мог встать. Рука его шарила вокруг, хватая прозрачные камешки, которые вываливались из его корпуса, и пробовала запихнуть их обратно, но с таким же успехом он мог фаршировать себя обычной землей или песком.
Он слышал, как грузно метрах в двадцати от него рухнул зверь. От этого удара затряслась земля. Остальная стая, бросившаяся было за вожаком, увидев, что он упал, повернула прочь от этих маленьких, но страшных существ, загородивших им дорогу. Теперь впереди животных дорога заканчивалась обрывом. Дно пропасти было усеяно острыми камнями.
«У племени будет много мяса».
Руки тоже стали неметь. Когда люди обступили его, он мог только смотреть на них, даже челюсти его свело.
Он был раза в три тяжелее самого массивного из людей. Нелегко им пришлось, когда они положили робота на носилки, сделанные из шкуры и двух жердей, и потащили его в поселок. Его оставили на полу в гостевой хижине. В этой же хижине умирал вождь племени. Зверь все-таки успел достать его бивнями. Робот слышал, как вождь стонет и как его хриплое дыхание, чуть клокочущее, вырывается изо рта. У него были повреждены грудь и голова. Когда-то люди умели лечить такие раны, не оставляя после них даже шрамов. Всего-то залить их питательным раствором. Бактерии сами все восстановят. Но вот уже много сотен лет прошло, как люди разучились их выращивать.
Всю ночь робот слушал песни соплеменников. Они жгли костры, ходили вокруг гостевой хижины с барабанами и бубнами, отгоняя от своего вождя злых духов, которые, словно падальщики, летают где-то поблизости, почуяв смерть. Робот вторил им, но челюсти его плохо двигались, и выходили у него не слова песни, а противные скрипы. Но такими противными звуками куда как лучше отгонять злых духов. Душа вождя тоже убежала бы от таких скрипов, если бы... если бы... Робот еще помнил времена, когда люди не боялись злых духов. Этой песней он проводил в загробный мир почти четыре десятка вождей. Его память сохранила все их имена.
Робот, даже парализованный, оставался хорошим охранником. Любой испугается такой образины. Он похож на мертвеца, вставшего из могилы. Полуразложившегося мертвеца. В темноте демоны не разберут, что это не человек. Вот отчего его положили в эту хижину.
Он не стал отключать свои слуховые органы. Под утро, когда темнота стала сменяться предрассветными сумерками, а голоса людей стали не такими бодрыми, как вечером, он понял, что душа вождя покинула тело, но смогли ли ее утащить злые духи, или она досталась добрым — робот не знал. Ему показалось, что он услышал радостное завывание в вышине, но на самом деле это резвился ветер, которому было наплевать на людей. Робот так долго прожил, что сам стал верить во все эти глупые людские верования, и он никогда не делал попыток объяснить им, что небо — это не стеклянный купол, а бездна со множеством других, похожих на эту планет, где живут миллиарды и миллиарды других людей. Ему бы никто не поверил.
Ждать с похоронами не стали. Тело вождя могло испортиться. Вряд ли вождю захочется оказаться в столь неприглядном виде в загробном мире, и когда придет время соплеменников идти туда же, он будет поджидать их на пороге и гневно кричать на каждого, спрашивая, отчего они медлили.
Лишь однажды тело одного из вождей сожгли. Он сам так захотел. Страшно подумать, что ты в загробный мир придешь лишь горсткой пепла. Да и роботы совсем не горят, даже если их поливать маслянистой черной жидкостью, которая хорошо поддерживает огонь. В лучшем случае, через несколько дней, когда небо так прокоптится, что покроется беспросветной черной тучей, дождешься только, что огонь слизнет кожу да мышцы, но скелет-то останется. Горстка пепла и железный скелет — тот вождь вместе со своим спутником, наверное, до сих пор пугает всех в загробном мире. Кто захочет попасть туда в таком же виде — не пустят. Хватит и одной страхолюдины.
Тело обмыли, на голову водрузили принадлежавший некогда космонавту металлопластиковый шлем, обшитый теперь мехом. Кажется, того космонавта звали Легат Крамвел. На внутренней стороне шлема должна сохраниться надпись с его именем. Он водил сюда транспорты, влюбился в колонистку и остался. Это было восемьсот лет назад.
Рану на груди вождя заштопали оленьими жилами и прикрыли шкурами, а лицо намазали розовой краской, так что ни мертвенная бледность, которая уже разлилась по коже, ни рана, через которую душа покинула его тело, стали не видны.
Костры угасли, и только едкий дым все еще висел в воздухе, словно туман, оседая на хижины. Тело вождя водрузили на помост, сделанный из нескольких обструганных бревен. Жители поселения, начиная с самого никудышного старика, получившего увечья много лет назад, но милостью вождя оставшегося в племени на полном обеспечении, подходили к мертвецу, прощались, говорили, что скоро опять придут под его начало. Но молодые погибают чаще. В загробном мире у вождей в подчинении стариков не так уж много.