Сотворение мира.Книга первая
Шрифт:
«Что ж, если у нас положено такое начало, — с горделивой радостью подумал Александр, — то лет через десять мы, пожалуй, сами не узнаем свою страну».
Конечно, Александр видел на московских улицах толпы безработных, которые выстраивались вереницами перед открытыми для них столовыми; он часто ездил и видел из окон вагона много унылых, разрушенных вокзалов, депо, фабрик; он знал, что, несмотря на все старания правительства, еще много беспризорных детей скитается по стране. Но первый шаг уже
На поле, примыкавшем к территории выставки, стоял окрашенный в голубой цвет биплан. Курносый летчик в лихо сбитом на затылок кожаном шлеме ходил чуть поодаль и, сверкая белыми зубами, покрикивал:
— Давайте, граждане, прокачу по воздуху! Подниму до самых небес и покажу выставку сверху! Давайте, не стесняйтесь! Все удовольствие стоит один червонец! Сбор в пользу беспризорных детей!
Дед Силыч долго стоял возле биплана, слушал разбитного летчика, а потом решительно повернулся к спутникам:
— Полечу!
— Ты чего, одурел? — накинулся на него Павел Терпужный. — Разве ж на этакой хлипкой штуковине можно рисковать! Небось как сорвется да стукнет об землю — костей не соберешь!
— А мне что? — храбрился дед, чувствуя, что на него начинают посматривать. — Бабки у меня нема, голосить по мне некому. Возраст мой подходящий, не теперь, так в четверг все одно помру, чего ж бояться!
— Давай, давай, папаша! — подзадорил летчик. — Вернешься до дому — всему селу расскажешь, как ты был вознесен на небо. А уж если доведется падать, скучно не будет — свалимся вместе.
К биплану группами и в одиночку подходили люди, с усмешкой слушали деда. Подошли два американца в светлых плащах, с фотоаппаратами через плечо. Подбежали рабфаковцы в синих спецовках. Дед Силыч становился центром общего внимания.
— Ну что ж, отец, летим? — поторапливал летчик. — Всего один червонец.
Дед ударил по карману:
— Может, на пятерке сойдемся, а?
Задавая этот каверзный вопрос, слегка струсивший дед был уверен, что летчик безусловно откажется лететь за пять рублей и, значит, можно будет без особого стыда тихонечко уйти. Но летчик подумал и махнул рукой:
— Давай, папаша! Все равно, погибать так погибать.
Щеки деда чуточку побледнели. Отступать было некуда.
Вызывающе поглядев на публику, он стащил с себя зипун, аккуратно сложил его вдвое и кинул на руки ошеломленному Терпужному:
— Возьми, Павел, случаем чего — отдашь призорным ребятишкам или же этим, которых там раструсило, — японцам…
Летчик, посвистывая, обошел биплан вокруг, вернулся и пригласил деда в открытую кабину:
— Садись, отец!
— Гроши вперед или как? — осмелился спросить Силыч.
— Садись, садись, потом посчитаемся!
Усадив
— Постой-ка, голуба! Это ж для какой надобности ты на меня нута надеваешь? Я не дюже норовистый, ты не бойсь, брыкаться не буду.
— Сиди, отец, так надо! — рассердился летчик и полез в переднюю кабину.
Стоявший у биплана парень в черной робе качнул рукой пропеллер, закричал предупреждающе:
— Контакт!
— Есть контакт! — ответил летчик.
Тотчас же взревел мотор, винт бешено, завертелся, с шумом взвихривая воздух. Биплан затрясся, проковылял, покачиваясь, как гусак, шагов тридцать, а потом рванулся, понесся по полю и плавно оторвался от земли. Летчик сделал разворот. Перед людьми на секунду мелькнуло иссиня-меловое лицо деда Силыча, и легкий биплан взмыл в чистую синеву неба.
— Ну, теперь деду хватит разговоров до самой смерти! — засмеялась Ганя. — Заговорит всю деревню, спасения от него не будет.
Дед Силыч вернулся триумфатором. Когда биплан сел, а летчик подрулил к месту стоянки, Силыч некоторое время сидел молча, потом сказал летчику тоном приказа:
— Чего дожидаешь? Распутывай меня!
Он медленно сошел с биплана, постоял, охорашиваясь, и небрежно бросил Терпужному:
— Заплати ему там червонец за счет общества. А мне подержи-ка зипун, чего-то вроде похолодало…
Видимо не желая больше разговаривать, дед круто повернулся и зашагал к воротам. За ним пошли Александр, Павел Терпужный и Ганя. Александра все время подмывало спросить у Гани, давно ли она видела Марину, но он стеснялся мужчин. Только в трамвае, усевшись рядом с девушкой, он произнес как бы невзначай:
— У брата в Огнищанке жила их невестка с дочкой. Вы ее встречаете?
— Это Марина Михайловна, Таина мама? — повернулась Ганя.
— Да, да!
— Она в прошлом году уехала в Пустополье, в трудовой школе работает, и Тая с нею.
— А в Огнищанку приезжает?
— Приезжает, я ее встречала раза два или три, — оживилась Ганя. — Румяная такая стала, красивая. Ей бы замуж выйти, да она, говорят, мужа все ждет.
Александр потупил голову:
— Да, я знаю.
Память перенесла Александра к берегу покрытого льдом огнищанского пруда, где он когда-то стоял с Мариной. Она казалась тогда совсем беззащитной, маленькой и жалкой в своем потертом, старом пальтишке, в пуховом платке, а глаза у нее, как у раненой птицы, были подернуты влагой.
«Нет, пора все это кончать, — подумал Александр, — нельзя же человека ждать столько лет, так и жизнь незаметно пройдет, оглянешься, а жизни нету. Я напишу ей обо всем, пусть переезжает в Москву, будем жить вместе…»