Сотворение мира.Книга первая
Шрифт:
Ленин постукивает пальцами по ручке кресла.
Надежда Константиновна откладывает газеты, начинает перелистывать журнал. Ей хочется отвлечь Ленина, почитать что-нибудь легкое.
— Послушай, — говорит она, — молодая учительница, комсомолка, родила дочь и назвала ее Нинель.
Ленин удивленно смотрит на жену:
— Ну и что?
— Нинель, если читать справа налево, — Ленин.
— Скажи пожалуйста, — хмурится Владимир Ильич, — додумаются же! Не понимаю, для чего это… Справа налево! Потом придумают еще сверху вниз или снизу
Из комнаты, помахивая шелковистым хвостом, вышел красновато-рыжий ирландский сеттер. Он положил голову на колени Владимира Ильича, замер в безмолвной ласке. Ленин задумчиво погладил шею сеттера, легонько отвел его рукой: иди, мол, гуляй.
— Почта разобрана? — спросил Владимир Ильич.
Надежда Константиновна помедлила. Она не может и не хочет говорить, что великое множество получаемых каждый день писем содержит один и тот же тревожный вопрос: как здоровье Ленина? Опубликованные в газетах бюллетени не только не успокоили народ, но внесли еще большие тревогу и волнение. Люди посылали письма и телеграммы со всех концов страны, требуя ответить: как чувствует себя Ленин, кто и как его лечит?…
— Так что же все-таки почта? — повторил Владимир Ильич.
Надежда Константиновна поднялась, отложила на круглый столик газеты и журналы.
— Почту разбирают. Сейчас я узнаю, есть ли что-нибудь важное…
Проводив Надежду Константиновну взглядом, Ленин всмотрелся в глубину парка. Там, меж красноватыми стволами сосен, видимый со всех сторон, темнел громадный, пробуравленный дуплами дуб-титан. Его могучий, опаленный многими грозами ствол был в нескольких местах забинтован брезентом, покрыт смоляными пластырями, но исполинская, точно из чугуна отлитая крона все еще золотилась пышной, пламенеющей багряными бликами листвой.
— Экий богатырь! — с восхищением сказал Ленин, указывая рукой на дуб. — Прямо-таки Илья Муромец! Видите, какая махина? Садовник уверяет, что ему восемьсот лет. Завидный век!
— Я уже любовался им, — почтительно поддержал Долотов, — со всех сторон ходил вокруг него. Красавец! Вот бы человеку столько жить!
— Будет жить, — улыбнулся Ленин, — не столько, конечно, но дольше, чем сейчас живет. Избавится от голода, нужды, болезней, войн, непосильной работы — от всего, что уродует душу, и продлит себе жизнь этак раза в два…
Наклонившись в кресле, Ленин потянулся к столику, взял оставленный Надеждой Константиновной журнал, начал быстро перелистывать его левой рукой, оглядываясь с видом заговорщика.
— Так, так… На Украину прибыли итальянские промышленники, которых интересует металлический лом… Ну, лом, положим, и нас интересует. Надо сегодня же позвонить в Совнарком, чтобы запретили продавать лом… А вот снимок… Поглядите, Долотов, — гора беличьих шкурок, закупленных Америкой. Это, бог с ними, пусть покупают, нам пока можно обойтись без беличьих шкурок. Вот рабфаковец, вчерашний пастух. Очень хорошо.
Бровь Ленина вскинулась, в прищуренных глазах мелькнул огонек.
— Единство партии — вот что главное. Наиболее опасно сейчас подлое нарушение единства партии. А у нас есть немало истеричных фразеров, крикунов, оппортунистов, зараженных идиотской болезнью фракционного вождизма. Этих надо беспощадно гнать из партии, выжигать их каленым железом, чтобы следа не осталось, иначе они приведут к катастрофе…
На террасу вошел Отто:
— Владимир Ильич, вас просит к телефону товарищ Дзержинский.
Опираясь на палку, Ленин медленно пошел в дом. Вскоре Долотова позвали в столовую. Перед обедом из Москвы приехала Мария Ильинична. Она села рядом с Лениным и долго рассказывала ему о последних новостях: о строительстве Волховской гидростанции, о письмах рабкоров в редакцию «Правды», о заграничной корреспонденции.
Ленин слушал очень внимательно, а иногда перебивал сестру, обращаясь к Надежде Константиновне:
— Запиши, пожалуйста: об этом надо сегодня же сообщить Михаилу Ивановичу Калинину…
Или:
— Черкни у себя: позвонить Фрунзе…
— Запросить Оргбюро Цека…
— Набросать короткое письмо в Рабкрин…
После обеда Владимир Ильич ушел отдыхать, и в этот день Долотов больше его не видел. Вместе с Отто и пожилым помощником начальника охраны, бывшим токарем, уральцем, Григорий Кирьякович ходил в совхоз, осматривал поля, парники, с любопытством наблюдал, как приземистый трактор «фордзон», пыхтя, оставляя за собой бурый хвост пыли, пашет зябь.
Рано утром Долотов собрался уезжать. Ему очень хотелось проститься с Лениным, и Отто посоветовал ему подождать.
— Ленин каждое утро ходит в беседку, — сказал Отто, — там вы и попрощаетесь с ним.
В парке было много тихих, тенистых уголков, аллей, ровных, как натянутая струна. Но Ленин особенно любил эту открытую, с белыми колоннами, беседку.
С вершины холма, на котором стоял дом, к беседке сбегала по окаймленному соснами покатому склону узкая аллея. Среди дряхлых, одетых медно-желтой чешуей сосновых стволов едва слышно шелестели ветвями бело-розовые, с накрапом веснушек березы.
Григорий Кирьякович пошел по аллее вниз, остановился неподалеку от беседки и стал ждать. Скоро он увидел Ленина.
С палкой в руке, в наброшенном на плечи легком пальто и кепке, Ленин осторожно спустился к беседке и сел на низкую деревянную скамью. Отсюда, с крутого склона холма, открывалась повитая сизоватой, почти прозрачной дымкой даль. Внизу остро поблескивал голубой пруд. Левее пруда, за рощицей ронявших листья лип и тронутых матовым серебром елей, угадывалась излучина Пахры, а прямо, на ближнем взлобке, разделенные кривыми межами, чернели крестьянские огороды. За рекой, на обширной равнине, пролегала железная дорога — там виднелся наполовину скрытый речным туманом мост.