Сотворение мира.Книга третья
Шрифт:
…Вечерело. Юрген Раух бесцельно побрел по широкой и длинной лесной поляне. На обочинах ее, в измятой сочной траве, бесконечными рядами выстроились танки с открытыми люками, сидели и лежали одетые в черные комбинезоны танкисты. Почти все эти люди были участниками победоносных сражений во Франции, но — странное дело — Рауху показалось, что теперь они выглядели встревоженными, как будто даже угнетенными тем, что через несколько часов им предстоит перейти границу огромной и таинственной страны. Среди танкистов не слышно было ни разговоров, ни смеха.
«Неужто боятся? — подумал Раух. — Наверное, пугают пространства России, которым нет ни конца ни края». И вдруг поймал себя на том, что он-то сам знает Россию лучше, чем все они, вместе взятые, потому что родился и вырос там, а сейчас, в этот тихий летний вечер, когда вот-вот должно свершиться то, что беспокоило и волновало двадцать с лишним лет, тоже испытывает чувство страха.
От лесной опушки, где присел он на старый пень, было рукой подать до реки, разделявшей покоренную немцами Польшу и Советский Союз. В вечерних сумерках смутно белел одинокий пограничный столб, за которым пропадали, будто таяли, очертания едва заметных холмов и перелесков. Пройдет короткая июньская ночь, и туда с железным скрежетом, изрыгая пламя пушечных выстрелов, ринутся окутанные дымом и пылью танки, покорные воле угрюмого генерала.
Юрген Раух подумал о том, как он появится в родной Огнищанке, увидит низкий, приземистый дом, в котором родился, обнимет в парке старый тополь с вырезанными на нем инициалами «Ю. Р.». Конечно, будет там и Ганя Лубяная, та, которую он так любил и, несмотря на свою женитьбу на другой женщине, до сих пор любит, хотя и старается это прятать ото всех, даже от самого себя. Двадцать лет разлуки с Ганей сделали их любовь как бы прекрасным сновидением, о котором стыдно говорить.
Ему писали, что Ганя вышла замуж за коммуниста Демида Плахотина. Может быть, нарожала кучу детей и теперь уже не та, какой была? Но остались, не могли не остаться ее чистые, черные глаза, алый ее рот, загорелые руки, вся она, его Ганя, которую он никогда не забывал, любил и любить будет до конца своей жизни!..
На секунду в его воспоминаниях мелькнуло холеное лицо жены с оттушеванными ресницами, наигранной усмешкой и постоянно ищущим взглядом. Будто наяву он увидел полнеющую фигуру Ингеборг, туго затянутую в черный мундир с витым погоном оберштурмфюрера СС [4] и золотым значком национал-социалистской партии, пожалованным Адольфом Гитлером. Это мимолетное видение не принесло радости. Юрген досадливо отмахнулся от мыслей о жене, которая — он это знал — при каждом удобном случае спала с его кузеном Конрадом Риге и почти не скрывала своей супружеской неверности, отделываясь циничными шутками.
4
Офицерское звание в войсках СС, соответствующее армейскому старшему лейтенанту.
В ту ночь Юргену Рауху было не до жены. Он все пристальнее всматривался в полосатый пограничный столб. За ним, за этим разделяющим два государства столбом, было тихо. Отдаленный, еле слышный лай собак только еще больше подчеркивал глухую, томительную тишину.
«Неужели они там ничего не чувствуют? — спрашивал себя Юрген. — Неужели не видят, что мы выдвинулись к самой границе, уже сняли проволочные заграждения и через считанные часы ринемся на их землю?»
На мгновение перед глазами явственно возникла огромная оперативная карта, он представил себе невиданно длинную, слегка изломанную линию от берегов Балтики до Днестра, на которой сейчас, изготовясь к вторжению, стояли миллионы немецких солдат: армии, корпуса, дивизии, полки, батальоны с множеством танков, пушек, минометов, пулеметов; три могущественных воздушных флота; химические и саперные войска; инженерные, автотранспортные и железнодорожные части; войска связи с мощными радиостанциями и аппаратурой подслушивания; хлебопекарни, полевые скотобойни, бани, госпитали, ветеринарная служба; полевая жандармерия и тайная полевая полиция — великое множество связанных железной дисциплиной, вымуштрованных людей, уже вкусивших сладость побед в Европе. Да, они готовы на все. Они выполнят приказ фюрера. В этом никто не должен сомневаться.
Но почему так молчаливы, так угрюмы прославленные танкисты Клейста?..
«Нет, это не трусливое сомнение в успехе, — мысленно заключил Юрген Раух, — здесь нет неверия и слабости духа. Это только понимание того, что Германия стоит перед задачей такой сложности, какую никогда не ставила перед ней история. Сегодня мы начнем решать нашу судьбу и наше будущее на тысячи лет вперед».
Он поднялся, походил вдоль лесной опушки, разминая затекшие ноги. Было еще темно, но на востоке уже стало светлеть. Вначале узкая полоса багряной утренней
Юрген Раух взглянул на часы и в ту же секунду услышал где-то вверху ровный, могучий гул множества самолетов. Над головой Юргена в окружении эскорта истребителей, выдерживая заданные интервалы, полк за полком плыли тяжело нагруженные бомбами «хейнкели» и «юнкерсы». На бомбежку мирных советских городов поднялся весь 4-й воздушный флот генерал-полковника Лёра, приданный группе армий «Юг».
«Началось! — мысленно воскликнул Юрген. — Сейчас заговорит артиллерия и пойдут танки».
Он прислонился щекой к холодноватому, влажному от росы стволу старой сосны и прошептал, сняв фуражку:
— Да поможет нам бог…
Эту летнюю ночь, тихий рассвет и ясное, полное свежести и прохлады воскресное утро Андрей Ставров запомнил на всю жизнь, потому что ему показалось, что в часы ночного одиночества он наконец стал понимать то самое значительное, самое важное в жизни, чего годами не мог понять, но что давно беспокоило его, о чем он догадывался, но никак не мог постигнуть: в чем же заключается это самое значительное и самое важное. Еще в отрочестве, задавая себе вопрос: для чего живет человек, в чем коренится смысл человеческого существования? — Андрей стал без разбора читать все, что нашел на полках огнищанской избы-читальни, вверенной ему, подростку, председателем сельсовета Ильей Длугачом. На этих грубо сколоченных полках оказались роскошные, тисненные золотом фолианты из реквизированных библиотек сбежавших помещиков Пустопольской волости, комплекты старых журналов, библия и евангелие, разрозненные собрания сочинений философов и писателей, книги Ленина и тощие, напечатанные на серой, оберточной бумаге брошюры Политпросвета. Скопище никем не просмотренных книг, на которые Андрей накинулся с жадностью! Поздними зимними вечерами, проводив десяток парней и девчат, которые приходили в избу-читальню потанцевать под залихватское треньканье балалаек, он придвигал поближе чадящую керосиновую лампу, брал с полки очередную книгу и, чумея от остатков стойкого табачного дыма, принимался за чтение.
И чем больше читал, тем больше запутывался — никак не мог ответить на мучительные вопросы: зачем появился в этом мире он сам, в чем главная цель его жизни и жизни отца, матери, братьев, сестры — всех и каждого из огнищан, до одурения работавших на земле? Есть ли у человека душа и если есть, то действительно ли она бессмертна и вечна? По библии и евангелию выходило, что душа у людей есть и, после того как умрет бренное тело — смертная человеческая оболочка, — недоступная видению душа улетает куда-то в прекрасные сады рая или низвергается в мрачные вертепы ада в зависимости от того, как прожил человек свою земную жизнь — был праведником или злодеем. Но кто создал рай и ад, солнце и звезды, землю и все, что живет на ней, — людей, зверей, птиц, деревья, реки? Бог? А какой он, этот бог? Окруженный светоносными лучами белый голубь? Строгий старец с седой бородой? Допустим. Но кто видел этого голубя или старца? Кому и когда довелось запечатлеть их на иконах? Почему пустопольский священник отец Ипполит, бабник и веселый картежник, давая прихожанам в серебряной ложечке смоченные красным вином кусочки просфоры, нараспев произносит слова о том, что вкушающие причастие люди едят тело Иисуса Христа и пьют его кровь? Кому не известно, что просфоры эти печет бабка Варвара, а вино церковный староста дед Ерофей бочонками покупает у приезжих молдаван? Какое же это божье тело? Что это за кровь? Да и к чему это свирепое людоедство?
Евангелие учило людей любви к ближнему, смирению, покорности богу, праведной жизни, душевному стремлению платить добром за зло, ставило в пример сына божьего Иисуса, принявшего смерть, чтобы искупить грехи человеческого рода. Таким образом, Иисус Христос представал перед Андреем как воплощение кротости, чистоты помыслов и деяний, защитником детей, всех угнетенных, бедных, униженных сильными мира сего, образцом для людей, которые ищут истину и хотят стать праведниками.
Стоило, однако, отложить в сторону евангелие, как рука Андрея — в который раз — непроизвольно тянулась к сочинению полунищего французского священника Жана Мелье. Из этой книги ему запомнились едкие, гневные строки о том же Христе: «А наши богохристопоклонники? Кому приписывают они божественность? Ничтожному человеку, который не имел ни таланта, ни ума, ни знаний, ни ловкости и был презираем в мире. Кому приписывают они ее? Сказать ли? Да, я скажу: они приписывают ее сумасшедшему, безумцу, жалкому фанатику, злополучному висельнику… Вот какому лицу священники и учителя приписывают божественность; вот кого заставляют они вас чтить как вашего божественного спасителя и искупителя, — его, который не мог спасти самого себя от позорной казни на кресте».