Сотворение мира

Видал Гор

Она рассмеялась:

— Будем считать, что я так же хочу отправиться в Персию, как вы — жить там со мной!

— Я бы хотел…

— Не будьте наивным! — Она вдруг живо напомнила мне девочку, на которой я женился. — Вы не будете знать, что со мной делать там, а я не буду знать, куда деться в стране, где среди снега и льда живут голубоглазые люди. — Она поежилась от такой мысли.

— Но наши сыновья…

— …Должны остаться здесь.

— Должны? — Я вдруг рассердился. В конце концов, это были мои сыновья, и я очень хотел увезти их в Сузы,

с матерью или без.

— Да, должны. Все равно у вас нет выбора. Как и у меня, — добавила она. — Такова воля моего отца. Ему нравится мысль о внуках-персах. Он думает, что когда-нибудь это может пригодиться.

— Послать с посольством? Но если они ни разу не съездят на родину, какой от них там будет прок?

— Отец найдет. Не беспокойтесь. Во всяком случае, он вызвал старика Караку — учить их персидскому.

Меня обрадовало, что Карака жив. По словам Амбалики, он стал суперинтендантом всех железных изделий в Магадхе.

— А что Китай? — спросила она, поправляя свою легкую накидку под теплым ночным ветерком. — Там вы тоже на ком-нибудь женились?

— У меня были две прелестные наложницы, но жены не было.

— А дети?

— Нет. Китайские женщины освоили искусство не иметь детей.

Амбалика кивнула:

— Да, я слышала об этом. Конечно, у нас тоже есть кое-какие заклинания, которые всегда действуют — когда действуют.

— Китайские женщины пьют какое-то снадобье. Но когда я спрашивал, что это, они только хихикали. Вообще народ там очень скрытный. Но все равно мои две девушки были восхитительны. Тебе бы они понравились.

— Мне бы здесь понравилось любое общество. Как единственная жена пропадающего где-то мужа, в доме деда, у которого нет наложниц моложе шестидесяти, я все время одна. А что вы сделали с девушками, когда уезжали из Китая?

— Одну отослал домой, в ее деревню, и дал ей денег, чтобы вышла замуж. А другую отдал другу, чтобы вела у него хозяйство.

Фань Чи был так очарован моей второй наложницей, что я с радостью сделал ему этот подарок. Он от души благодарил.

— Мне не суждено их общество. — Амбалика словно и вправду опечалилась. — Но ведь и ваше общество мне не суждено, правда?

— Я должен доложить Великому Царю.

— И когда вы это сделаете, то будете очень, очень старым. Слишком старым, чтобы вернуться сюда.

Прямота Амбалики всегда поражала меня — и очаровывала. Слушая в темноте ее чистый, дразнящий голос, я забыл о бесформенной туше, скрывшей под собой стройную девочку, на которой я женился — как будто в какой-то другой жизни.

— Ты хочешь, чтобы я остался?

— Не думаю. Разлука была слишком долгой.

— А что скажет царь?

Амбалика молчала. Я положил руку ей на плечи. Этого не следовало делать. Созданная темнотой иллюзия юности при прикосновении исчезла, но на какое-то время мы остались в объятиях друг друга, и Амбалика рассказала мне о кровавых событиях, постигших страны Гангской равнины.

— Мы особенно испугались после разгрома кошальского войска и уже собрались бежать, но

получили от царя тайное послание. Он велел нам оставаться и сообщал, что помилует Шравасти — как место жительства Будды! — Она тихо рассмеялась мне в плечо. — Отцу до Будды такое же дело, как и мне. Но он знал, что Будда популярен, а буддийская община ненавидит Вирудхаку за разгром республики Шакья. Конечно, когда отец короновался в Шравасти, никто не подозревал, что он собирается уничтожить все республики. Как бы то ни было, здешний народ приветствовал отца как освободителя. Да и сам он вел себя соответственно.

— Вы с ним виделись?

— О да. Мы в очень добрых отношениях, и, конечно, он без ума от внуков. Он всегда спрашивает о тебе, надеется увидеть снова, плачет…

— По-прежнему плачет?

— По-прежнему. Но теперь для этого больше причин.

За этой фразой не крылось осуждения. Но женщин всегда привлекала сила и власть. Не думаю, что когда-нибудь найдется завоеватель столь кровавый, чтобы большинство женщин не захотели лечь с ним в надежде родить сына, такого же лютого, как отец.

2

Незадолго до ежегодного карнавала, налетающего на Шравасти ураганом и отдающего все дни удовольствиям, мы с принцем Джетой навестили в буддийском монастыре Ананду. Я пешком сопровождал носилки принца.

— Я редко выхожу из дома, — еле слышно говорил он, когда мы пробирались через радостно шумящую толпу. — Но мне хочется присутствовать при вашем разговоре с Анандой. Его очень заинтересуют ваши китайские рассказы.

Принца Джету околдовали мои повествования о Конфуции и Учителе Ли, и он считал, что главе буддистов они тоже понравятся, — единственное проявление наивности, когда-либо замеченное мной в старом друге. Если что-нибудь может вызвать у профессионального жреца отвращение, то это рассказы о соперничающей религии или системе мышления.

Бамбуковый парк теперь был полностью отдан буддийской секте. Навес, где жил Будда, окружала невысокая стена, а рядом строилось новое здание.

— Женский монастырь, — пояснил принц Джета. — Его строит Амбапали. И она же станет первой монахиней.

— Куртизанка из Вайшали?

— Да. Когда Будда умер, она пришла сюда… Со всеми своими деньгами. Надо сказать, ей повезло.

— Да. Я видел развалины Вайшали.

— Остаток жизни она посвятила секте. Я искренне восхищаюсь этой женщиной. Она и вправду святая.

— И очень старая, — не удержался добавить я.

Удачливые куртизанки, когда красота уходит, очень часто обращаются к религии или философии. Интересно бы посмотреть, кем станет Аспазия.

Ананда чем-то напоминал Будду и не старался скрывать этого сходства. Со множеством поклонов глава сангхи сопроводил носилки принца Джеты в главный зал монастыря. Я шел следом. Несколько сот юных монахов цитировали слова Будды. Я заметил, что на многих новые желтые одежды. Это было новшество. В прежние дни монахи могли носить лишь лохмотья, выпрошенные в качестве подаяния.