Сотворение мира
Шрифт:
Да, Демокрит, я попался в древнюю ловушку и стал скорее выкручиваться:
— Ничто — не совсем то слово, которое нужно употребить. Скажем так: то, что было тогда, есть теперь и будет всегда, то есть это — вечно неизменное. — Не долго думая, я прибег к идеям Учителя Ли. — Из вечно неизменного Мудрый Господь сотворил землю, небо, человека. Создал Истину и Ложь…
— О мой дорогой! — вздохнул Ананда. — Это очень примитивно. Извините меня. Я не хотел задеть ваших чувств. Я уважаю вашу глубокую веру в то, что ваш дед считал истиной. Но даже ваш китайский друг пошел дальше понятия о всемогущем боге вроде Мудрого Господа, или Брахмы, или неба, или как хотите назовите его или ее. Знаете, был один брахман, очень злившийся на Будду. И наконец он сказал: «Как может Будда отрицать Творца? Как вы не поймете, что и радость, и печаль, и все чувства человека приходят к нему от высшего божества?»
— И что на это сказал Будда? — спросил принц Джета: очевидно, он раньше не слышал этой части учения или это было недавним дополнением?
— Я процитирую ответ Будды, — сказал Ананда и, закрыв глаза, прочел нараспев: — «Вот так благодаря созданию высшего божества люди становятся убийцами, ворами, распутниками, клеветниками, оскорбителями, болтунами, завистниками, злобными и непостоянными во взглядах. И поэтому те, кто предпочитает опираться на придуманного бога, как первопричину, не имеют ни желания, ни необходимости совершать или не совершать те или иные поступки».
— Хорошо, — прошептал принц Джета.
— Чепуха! — рассердился я. — Это не все. Когда Мудрый Господь сотворил себя и свою тень — порок, он создал человека и дал ему выбор: служить Истине или Лжи. Те, кто служит Лжи, в судный день понесут наказание, а те…
— О, как запутанно! — сказал Ананда. — И как типично для этих высших божеств. Вся эта злоба, вся эта наивность! В конце концов, если он верховный бог, зачем же он позволяет существовать злу?
— Чтобы у каждого человека был выбор.
— Нет, если бы я был высшим божеством, я бы не связывался ни с сотворением зла, ни человека — ничего вообще, что мне бы не нравилось. Боюсь, что когда дело дойдет до объяснения сути вашего высшего божества, вы попадете впросак. Зло существует. И вы не можете объяснить зачем. И поэтому превращаете своего творца в какого-то игрока, играющего человеческими жизнями. Послушаются или не послушаются? Придется или нет их мучить? Дитя мое, это слишком примитивно. Вот почему мы давно отказались от учения о высшем божестве. И так же, насколько я понял, отказался и ваш друг Конфуций. Он понимает, как и мы, что признать такое чудовище — значит одобрить зло, поскольку зло — его творение. К счастью, мы смотрим дальше Брахмы, дальше Мудрого Господа. Мы смотрим на природу Вселенной и видим в ней кольцо без начала и конца, и тот, кто следует середине, может взглянуть сквозь кольцо и понять, что все — иллюзия, как и вечность. В конечном итоге, рассуждая практически, мы думаем, что человек лучше ведет себя в мире, где нет высшего божества, утверждающего зло и запутывающего простое. Как мудро сказал ваш Конфуций, «небеса далеко, а человек близко».
Я не стал продолжать спор. Атеисты всегда переговорят верующего в Мудрого Господа. Мы знаем, что истинно. Они нет. Конфуций нашел во мне понимание, потому что пытался удалить небеса сверху. Он принимал то, чего не мог понять. Но Будда с безразличием отвергает небеса. Не думаю, что на земле был когда-либо еще столь высокомерный человек. Ведь что он заявлял: «Я существую. Но когда я перестану существовать и меня больше не будет, то не будет ничего и нигде. Что другие принимают за существование — лишь иллюзия». От такого захватывает дух.
Демокрит говорит, что у него дух не захватывает.
Он думает, что Будда имел в виду нечто иное. Мир остается, говорит Демокрит, и единственная аномалия в нем — это несовершенная личность, наблюдающая его. Удали эту личность, и материя останется неизменной, вечно неизменной. Вечно неизменное? Не могу слушать ничего подобного. Для меня что существует, то существует.
3
Следующие несколько недель я вел переговоры с разными купцами, желающими торговать с Персией. К тому времени я сам стал вроде купца. Я знал, что и почем можно продать в Сузах, и мне доставляло удовольствие часами торговаться в шатрах на главном базаре. Само собой, когда я оказывался в обществе видных купцов или казначеев гильдий, всегда упоминалось имя Эгиби. В каком-то смысле эта контора являлась вселенским монархом. Куда ни поедешь, ее агенты уже там и делают деньги.
Мне оказалось нелегко с сыновьями. Сначала они дичились меня. У меня было чувство, что они словно обижены своей непохожестью на других и обвиняют в этом меня. Тем не менее доверие старшего мне удалось завоевать. Он чрезвычайно гордился своим дедом-царем.
— Это будет первый владыка всего мира! — сказал мальчик, когда мы шли через базар, где он был свидетелем того, как я брал ссуды от купеческих сообществ.
Надо сказать, он изо всех сил стремился скрыть свое презрение воина к торговцам, с которыми я вел переговоры.
— Что ты понимаешь под владыкой всего мира?
— Царь смотрит на запад. Царь смотрит на восток.
Очевидно, сын цитировал какой-то придворный текст.
— Ты думаешь, он замышляет поход на страну твоего отца? — спросил я.
Мальчик кивнул:
— Когда-нибудь весь мир будет принадлежать ему, потому что еще не было на свете подобного царя. Раньше не было владыки над всей Индией.
— Всей Индией? А Личчхави? А царство Аванти? А наша провинция Индия? А юг?
Он пожал плечами:
— Это мелочи. Когда Аджаташатру выезжал на площадь — я был тогда ребенком, но помню это зрелище, — он был подобен солнцу! И народ приветствовал его, словно в самом деле вышло солнце после долгих дождей.
Я не стал разубеждать сына, люди ведь могли быть просто напуганы новым правителем — летнее солнце может и сжечь поля, превратив их в пустыни.
— Он любит тебя?
— О да! Я его любимец.
Ростом мальчик был уже с воина, каковым ему скоро предстояло стать. Несмотря на мои глаза — глаза фракийской ведьмы Лаис, — он выглядел для меня совсем чужим. Но я разглядел в нем честолюбие и энергию. Он собирался связать свою жизнь с магадхским двором, в этом не оставалось сомнений.
— Ты бы хотел увидеть Персию? — спросил я.
Его зубы были ослепительными, а улыбка чарующей.
— О да! Моя мать много говорила мне о Сузах, Вавилоне, Великом Царе. И когда приходит старый Карака, он тоже рассказывает мне разные истории.
— Ты хотел бы поехать со мной?
Я не посмел взглянуть на него. В стране, где все смуглые, ощущаешь странность, когда две пары голубых глаз смотрят одна в другую, как в зеркало… Правда, одно из зеркал выступает из темноты.