Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)
Шрифт:
Имеется, таким образом, сознательная цензура, работающая при помощи шума, – и это происходит в мире телевидения, через постоянное производство политических скандалов и т. д., – и цензура бессознательная, но роковая, та, в которой по соображениям, что сами по себе вполне вески (привлечение рекламы, продаваемость и т. д.), переизбыток информации сливается в шум. Это (и здесь я перехожу от вопросов коммуникации к вопросам этики) породило психологию и этику шума. Кто он, тот идиот, который шагает по улице с айподом в ушах, который и часа не может пробыть в поезде, читая газету или любуясь пейзажем, а должен немедленно извлечь свой сотовый и сначала сказать «я выехал», а потом «я подъезжаю»? Эти люди не могут больше жить вне шума. И поэтому рестораны, достаточно шумные сами по себе из-за движения посетителей, предлагают еще больше шума с помощью двух включенных телевизоров и музыки; а если вы попросите их выключить, на вас посмотрят как на сумасшедших.
211
«Ищи внутреннего человека» (лат.) – из трактата Блаженного Августина «Об учителе».
И только в молчании работает единственное и по-настоящему действенное средство передачи информации – молва. Любой народ, даже подавленный самой тиранической цензурой, все-таки в состоянии узнать, что творится в мире, благодаря молве. Редакторам известно, что книги-бестселлеры становятся таковыми не благодаря рекламе или рецензиям, а благодаря тому, что по-французски называется bouche а oreille, по-английски – word of mouth, а мы называем «стоустой молвой»: книги добиваются успеха только благодаря ей. С исчезновением тишины исчезает и возможность уловить эту молву – единственное основополагающее и заслуживающее доверия средство передачи информации.
Вот почему в заключение я хочу сказать, что одна из этических проблем, стоящих перед нами, – как вернуться к молчанию? И одна из семиотических проблем, которой мы могли бы заняться как следует, – изучить функции молчания в разных типах коммуникации. Подойти вплотную к семиотике тишины – это может быть семиотика молчания в умолчаниях, семиотика молчания в театре, семиотика молчания в политике, семиотика молчания в политических дебатах, то есть умение «держать паузу», молчание для нагнетания саспенса, угрожающее молчание, сочувственное молчание, заговорщицкое молчание, молчание в музыке. Смотрите, сколько тем для исследования семиотики молчания. Итак, итальянцы, я призываю вас не к рассуждениям, я призываю вас к молчанию.
[Выступление на конгрессе Итальянской семиотической ассоциации в 2009 г.]
Воображаемые астрономии
Яхотел бы сразу уточнить, что, говоря о воображаемых астрономиях и географиях, я не буду касаться астрологии. Нельзя отрицать: история астрологии постоянно пересекается с историей астрономии, но про те воображаемые астрономии и географии, о которых я намерен рассказать, теперь уже доподлинно известно, что они воображаемые или ошибочные, в то время как даже в наши дни бизнесмены и главы государств обращаются к астрологам за советами. Так что астрология – не наука, точная или ошибочная (а она воистину ошибочная), а религия (или предрассудок – предрассудками мы называем чужие религии) и поэтому не может быть ни подтверждена, ни опровергнута; это вопрос веры, а в вопросы веры лучше никогда не вмешиваться, хотя бы из уважения к верующим.
Воображаемые географии и астрономии, о которых пойдет речь, применялись людьми, со всем тщанием изучавшими небеса и земли, открывавшиеся перед ними. Поэтому нельзя сказать, что они вели себя недобросовестно, даже если они заблуждались. Тем же, кто занимается астрологией сейчас, прекрасно известно, что они обращаются к небесному своду, отличному от того, который современная астрономия исследовала и описала, но продолжают вести себя так, как будто их представление о небесах достоверно. Так что, если учитывать этот заведомый обман, астрологи не возбуждают никакой симпатии. Они не обманываются, они обманывают. Вот и все, что можно здесь сказать.
С детства я бредил атласами. Я представлял себе путешествия и приключения в экзотических землях или ставил себя на место персидского завоевателя, проникающего в степи Средней Азии, чтобы потом выйти к Зондским островам и основать империю, простирающуюся от Экбатаны до Сахалина. Вот, наверно, почему, став взрослым, я решил посетить все те места, чьи названия некогда поразили мое воображение, такие как Самарканд или Тимбукту, крепость Аламо или Амазонку, – и мне остается съездить только в Момпрачен [212] и Касабланку.
212
Отсылка к классическому роману итальянской приключенческой литературы «Тигры Момпрачена» (1883–1884) Эмилио Сальгари.
Мои отношения с астрономией оказались более сложными – потому что в них всегда присутствовал посредник. В 70–80-е годы ко мне в загородный дом приезжал один друг, чехословацкий беженец, который мастерил телескопы и с террасы изучал ночное небо, подзывая меня всякий раз, как ему удавалось обнаружить что-то интересное. Только я и император Рудольф II Пражский, приходило тогда мне в голову, обладали привилегией предоставлять постоянно кров богемскому астроному. Но потом рухнула Берлинская стена, и мой богемский астроном вернулся в Богемию.
Я нашел утешение в моей коллекции старинных книг, озаглавленной «Семиотическая библиотека – курьезная, лунатическая, магическая и пневматическая», в которую я подбирал лишь книги, рассказывающие о ложных предметах. В этой коллекции присутствуют труды Птолемея, но нет Галилея, так что, если ребенком я мечтал о путешествиях над атласом Де Агостини, то теперь предпочитаю для этого карты, исходящие из Птолемеевой картины мира.
Можно ли считать воображаемой эту карту, представляющую известный в ту пору мир? Необходимо различать три значения слова «воображаемый». Есть астрономии, вообразившие мир, опираясь на чистое умозрение и на мистические откровения, – чтобы говорить не о том, каков есть видимый космос, а о невидимых, спиритуальных токах, его пронизывающих; и есть также астрономии, которые, будучи даже основаны на наблюдениях и опыте, вообразили объяснения, которые сейчас мы полагаем ложными. Достаточно вспомнить объяснение, которое Атанасиус Кирхер в своем «Mundus Subterraneus» [213] (1665) дает солнечным пятнам: выхлопы пара, испускаемого с поверхности звезды. Наивно, но находчиво. И еще о Кирхере. Вот как в «Turris Babel» [214] применил он законы физики и математики, чтобы доказать невозможность поднять до неба Вавилонскую башню: действительно, преодолев определенную высоту и набрав вес самого земного шара, она заставила бы наклониться на 45 градусов земную ось.
213
«Подземный мир» (лат.).
214
«Вавилонская башня» (лат.).
Форма Земли
Анаксимен в VI веке до н. э. толковал о «земном прямоугольнике», сотворенном из земли и воды и окаймленном рамой Океана, который плыл на чем-то вроде подушки из сжатого воздуха.
Для древних греков вполне реалистичным было считать Землю плоской. Для Гомера она была диском, окруженным Океаном и накрытым куполом небес, и диском же она оставалась для Фалеса и Гекатея из Милета. Менее реалистичным было полагать ее сферической, как делал это Пифагор по соображениям мистически-математическим. Пифагорейцы разработали сложную систему планет, в которой Земля вовсе не была центром Вселенной. Солнце тоже находилось на периферии, и все сферы планет вращались вокруг центрального огня. Между прочим, каждая сфера, вращаясь, производила один звук музыкальной гаммы, и, чтобы установить точное соотношение между явлениями музыкальными и явлениями астрономическими, в схему была даже введена несуществующая планета – Противоземие. В своей математико-музыкальной одержимости (и в своем презрении к чувственному опыту) пифагорейцы не задумались над тем, что, коли каждая планета производит один из звуков гаммы, совокупно их «мировая музыка» звучала бы отвратительным диссонансом, как если бы кошка вспрыгнула на фортепиано. Но эту же мысль мы встречаем более тысячи лет спустя у Боэция – и не будем забывать, что Коперник вдохновлялся в том числе и математико-эстетическими принципами.
Но как раз на эмпирических наблюдениях основываются позднейшие доказательства круглоты Земли. О том, что Земля круглая, разумеется, знал еще Птолемей, иначе бы он не разделил ее по меридианам на 360 градусов. Понимали это и Парменид, Евдокс, Платон, Аристотель, Евклид, Архимед. И знал это Эратосфен, который в III веке до н. э. измерил с хорошим приближением длину земного меридиана, замеряя угол падения солнечных лучей в полдень весеннего равноденствия, когда они отражались на дне колодцев в Александрии и в Сиене, нынешнем Асуане.