Совершенство
Шрифт:
— Мы как раз приготовили завтрак, — с обычной жизнерадостностью сообщает Лерка, разрушая очарование момента. — Вы же, наверное, проголодались?
Я киваю, а Марк отказывается, говоря, что плохо спал ночью и сначала хотел бы выспаться. Понимаю почему: места на сапе было немного и большую его часть он галантно уступил мне, а сам охранял мой сон и согревал.
От осознания этой трогательной заботы внутри просыпается нежность.
Даже если это — ещё одна часть демоверсии наших отношений, она получилась восхитительной.
Такой, что над тем, хочу ли я
Уверена, что, как только появится подходящая возможность — соглашусь.
Глава 17. Маяк и шиповник
«Море внутри меня синее-синее Волны внутри меня сильные Солнце живёт во мне Моё солнце живёт во мне»
Ёлка — Моревнутри
После обеда я оставляю севший телефон заряжаться и отправляюсь на пляж с Лерой и Никитой, чтобы позагорать и отвлечься от заманчивой идеи уйти в палатку к Нестерову.
Тело тянет к нему, словно примагниченное и намекает на то, что пойди я к Марку — поспать ни ему, ни мне не удастся. Но здравый смысл подсказывает, что тот, кто так терпеливо охранял мой сон этой ночью нуждается в ответном одолжении с моей стороны. И в кои то веки я предпочитаю его послушать.
— Мы так за вас волновались, — причитает Дубинина, расстилая на горячем от солнца песке цветное махровое полотенце. — Я просила Ника вызвать спасателей еще ночью, боясь, что вы утонули, но он уговорил меня подождать до утра.
Сахаров угрюмо пожимает плечами:
— Ночью они все равно ничем бы не помогли. А утром все разрешилось само собой.
Никита садится на свое полотенце, расстеленное рядом с Леркиным. Он выглядит хмурым и задумчивым, но мне плевать на его настроение. Я никогда не отличалась сильной эмпатией и сейчас погружена в собственные переживания и мысли. Как пчелы вокруг грядки с клубникой они вьются вокруг Нестерова, в одночасье вопреки моей воле ставшего центром моей вселенной.
Сама не замечаю, как улыбаюсь украдкой от ощущения счастья, греющего изнутри, словно мое личное теплое солнце. Даже Дубинина внезапно перестает меня раздражать. Она говорит что-то жениху, но ее слова кажутся мне белым шумом. Хочется танцевать и обнять весь мир и это для меня настолько нехарактерно, что даже немного пугает.
«Ты влюбилась, Милашечка», — вкрадчиво констатирует чертенок, с мрачным видом размазывающий по красноватой мордашке крем от загара.
Его этот факт отчего-то совсем не радует, как и мое радужное настроение. Даже если и влюбилась, то что с того, если мне при этом хорошо и приятно?
«То, что Нестеров — не тот, в кого стоит влюбляться, — хмуро объясняет невидимый друг и, надвинув на глаза широкополую соломенную шляпу, укладывается загорать прямо на моем плече. — Он разобьет тебе сердце и заставит страдать».
Неправда. Марк обещал не причинять мне боли, и я ему верю. Он надежный и правильный. Нежный и заботливый. А как он целуется…
Чертенок недовольно фыркает:
«Ведешь себя как влюбленная школьница, право слово. Лучше бы включила привычную расчётливость и рациональность. Не причинить
Понятия не имею, как ведут себя влюбленные школьницы, потому что в школе я не влюблялась. После изнасилования я какое-то время на мужчин любого возраста смотреть не могла. Позже, уже закончив школу, поняла, что они делятся на опасных и безопасных, и научилась выбирать для отношений исключительно вторых.
Но Марк был прав, с ними было пресно и скучно. Наигравшись, я расставалась с каждым после пары месяцев, начиная охоту за следующим подобным экземпляром.
Сам процесс обольщения был захватывающим и интересным. Я чувствовала себя сильной и могущественной, словно сердца жертв находились в моих руках. Пульсировали гулко и монотонно. А я могла сжать любое в кулак и растереть в пыль, но никогда этого не делала, предпочитая просто уходить в тень, исчезать, сказываясь жутко занятой, сводя отношения на нет.
Возможно, кому-то из них и было больно, как Андрею Котову, оказавшемуся братом Зориной, но мне до этого никогда не было дела. Я жила как умела, стараясь не думать о собственном прошлом и видя собственное будущее слишком туманным, чтобы строить какие-то далеко идущие планы.
В мыслях об этом, не вслушиваюсь в беседу Никиты и Дубининой, а вынырнув из не самых приятных воспоминаний, обнаруживаю, что Лерка уснула, доверчиво прижавшись к груди жениха, в то время как сам он не сводит с меня пристального взгляда.
— Я волновался за тебя, Лана, — шепотом произносит он, поняв, что я его заметила.
Надо же, волновался он. А если бы я действительно утонула, то его «подождем до утра» привело бы к тому, что утром на острые скалы вынесло бы мной хладный посиневший труп. Почему-то я была уверена, что Нестеров, не окажись он рядом, нашел бы меня и ночью. Нашел, и не позволил бы погибнуть.
«Прекращай его идеализировать, это бесит», — шипит чертенок, приподнимая край соломеной шляпы.
А я не идеализирую. Просто вдруг отчетливо понимаю, насколько они разные: Ник и Марк. И в сравнении с другом, Сахаров — слабовольный и бесхребетный, хитрый и непорядочный. Вот уж про кого точно можно сказать, что, доверяя, вручаешь ему кинжал. Мне вдруг даже становится обидно за Лерку, что спит, не подозревая о его коварстве. Музу ему, видите ли, подавай!
— Я заметила, — шепотом хмыкаю я. — Что бы я делала без твоих волнений?
Сахаров в отчаянии вскидывает светлые брови:
— То, что с тобой был Нестеров, давало повод надеяться на то, что вы вернетесь, поэтому я ничего и не предпринял. Меня вообще не было рядом, когда вы вышли в море! — оправдывается он.
— Да уж, действительно, спасибо Марку.
— Послушай, давай сегодня вечером…
Но я не хочу его слушать, понимая, что ни сегодня вечером, ни завтра, ни вообще никогда, не желаю иметь с ним ничего общего. И собираюсь сообщить об этом немедленно: