Совесть
Шрифт:
3
От магистрали отходили дороги к землянкам бригад, и на этих боковых дорогах там и сям чернели холмики. Гудрон! Наконец выгрузили! Рабочие, человек десять, расстилали его лопатами, громадный самоходный каток утрамбовывал.
Атакузы на радостях выскочил из машины.
— Хорманглар! Не уставать вам, молодцы!
— Спасибо! — молодые парни, как по команде, выпрямили черные мускулистые тела, блестящие от пота, с интересом посмотрели на раиса.
— Рад вас видеть
— Что поделаешь? — рассмеялся рыжеволосый парень с ясным наивно-голубым взглядом. — Кто силен, тот и отхватил, так ведь? Вот и нас сняли с восьмого совхоза, перебросили к вам.
— Есть еще одна — русская поговорка, дорогой: «Дитя не плачет, мать не разумеет». Уж я ли не плакал!
Рыжеволосый блеснул полоской зубов:
— Что-то вы не очень похожи на тех, кто плачет, раис-ака!
Его товарищи дружно захохотали.
— Умеем и поплакать, и посмеяться. Вот закончите асфальт — сразу устрою сабантуй. Повеселимся, джигиты!
У дверей штаба Атакузы встретил бригадир колхозной строительной бригады. Растянул рот до ушей.
— Чему так разулыбался? Кирпич привезли?
— Привезли — не то слово. Четыре самосвала со вчерашнего дня ездят без передышки! Помните ту красавицу, ее еще на летучке пробирали…
— Начальника облбыта? Ну-ну!
— Сегодня чуть свет примчалась с помощниками. Осмотрела все и дала задание своим…
— Попробовала бы не приехать! Вчера в обкоме я им накрутил хвоста! — приврал на радостях Атакузы и тут же подумал: «А ведь и впрямь надо бы зайти в обком, утрясти с газом».
Вместе с бригадиром обошли городок. Да, сомневаться не приходилось: после летучки работа в степи закипела не только на участках Атакузы. И в соседних совхозах, и на канале гудом гудели механизмы. Намного больше стало машин, кранов, бульдозеров. В степи стоял невообразимый — а какой уж отрадный! — грохот, сновало множество незнакомых людей.
Атакузы расправил плечи, почувствовал себя победителем. Теперь можно было поговорить и с Наимджаном.
Наимджан уже больше месяца работал здесь на месте бывшего бригадира Али-Муйлова. Тот теперь в кишлаке. Тихий Наимджан. безропотный, всегда со всем согласен. Это жена его мутит, не дает покоя.
Солнце жарило вовсю. Подставишь неосторожно щеку или шею — будто пламенем лизнет. Был перерыв. Люди попрятались в землянках. Только повариха у котла возилась под камышовым навесом.
— Наимджан здесь?
— Здесь, раис-ака, в землянке.
Атакузы шагнул в полумрак землянки и как в рай попал — прохладно, хоть дышать можно. В одном углу обедали девушки, подстелили камышовые циновки. В другом углу прямо на земляном полу расположились парни.
— Хорманглар, милые девушки! Бог на помощь, джигиты!
Все поднялись с места.
— Добро пожаловать, раис-ака!
Атакузы с трудом различил в сумраке Наимджана, присел рядом, взял с дастархана кусок лепешки.
— Как поживаешь, бригадир? Как дела, джигиты?
— Сами видите. Живем-поживаем под вашим заботливым крылом, прямо как на курорте!
Атакузы узнал голос — он уже сталкивался
— Значит, опять за старую песню? — Атакузы прилег около Наимджана.
Парень посмотрел на раиса и осклабился:
— Я же говорю — курорт, а вы — старая песня!..
— Брось ехидничать, хватит!
— А вы не больно пугайте, раис-ака! А то, пожалуй, и с трактора слезу.
— Значит, хочешь испугать меня. Думаешь, трактор останется без тракториста. А на что ты рассчитывал, когда ехал сюда? Мечтал с ходу в рай попасть?
Парень со стуком отодвинул миску, привстал.
— Вам тоже не следовало бы ехидничать, — сказал, и голос его дрогнул. — Я-то знал хорошо, что здесь не рай! А вы… Где ваши обещания? Вот уже год, как мы тут… Разве это жизнь? Парней не жалко, так хоть девушек пожалели бы.
В землянке все замерло. Какая тяжелая тишина, слышно только, как бурно дышит бывший солдат. Все головы опущены, никто не хочет смотреть на раиса.
Атакузы не ожидал такого поворота, да и удар оказался неожиданным. Только что был в прекрасном настроении. И будто кетменем хватили по башке. Даже кусок лепешки застрял в горле, еле проглотил. Собрался уже прикрикнуть на парня: «Не мути, брось свои мелкие разговорчики!» — а тут из другого угла землянки, где кучей сбились девушки, послышался тихий всхлип.
Головы повернулись туда. Девушки — не различишь, которая где, — все в просторных платьях, широких шароварах, в громоздких кирзовых сапогах. Невозможно понять, которая из них плачет, — сидят, опустили платки на глаза. Будто плакальщицы собрались на траур.
«По какому праву ты так говоришь с ними? — одернул себя Атакузы. — Разве не их руками вырастили из твоих саженцев тутовую рощу, которой ты так гордишься? Не они спасли хлопчатник, выходили кукурузу? А кто трудится здесь и в дождь, и в пургу, в жару и в холод? Вот и сейчас пекло адское. Их ведь труд, сознайся, принес тебе славу. За их счет срываешь на всяких собраниях аплодисменты. Где твоя совесть? Какое имеешь право обманывать их да еще кричать при этом?»
— Дети мои! — голос Атакузы помимо его воли задрожал. — Не думайте, что я ничего не вижу. Вижу и знаю. Вам тяжело. Но… Кто-нибудь из вас сегодня был в штабе?
Наимджан, сопевший в своем углу, поднял голову.
— Я был…
— Видел, как машины возят кирпич?
— Видел…
— Так вот, ребята, я обещаю вам: в этом году, до наступления зимы, вы — вы все будете жить в настоящих домах!
— Такое слово вы уже давали, еще весной прошлого года. Вспомните, раис-ака!
— Помню, дорогой солдат, все помню. Но не всегда могу. Ты же сам видишь — идет громадная стройка. В этой пустыне нет и клочка земли, где бы не рыли, не строили. Не успевают. Но теперь говорю твердо, в последний раз: разобьюсь, а будет в этом году у вас жилье! Если не умру, если доживу до зимы, сдержу свое слово.