Совесть
Шрифт:
— Такого полюбить! Он же думает только о себе!
— Пусть! — Тахира откинула волосы с лица, с яростью взглянула на брата. — Ну и пусть! И пусть плохой!..
— А ты… Нет у тебя ни достоинства, ни гордости. Родного отца толкать на преступление! Да ты сама такая же эгоистка! — крикнул Хайдар и вдруг увидел отца. Атакузы молча стоял у колодца под пологом из виноградных лоз.
Тахира тоже увидела, вскочила на ноги, с рыданием кинулась к нему.
— Ну, ну, не надо, успокойся, доченька, успокойся. —
Подошел к окну, широко распахнул створки и долго стоял — глядел в сад, на красные в закатном солнце деревья. Лицо было сурово. Как он осунулся, какие горькие складки пролегли по обе стороны орлиного носа!
— Зачем вас вызывали, отец?
Атакузы тяжело вздохнул:
— У дочери беда. Плачет, убивается, а я ничем не могу помочь. Почти четверть века жизни своей отдал делу, лучшие годы жизни — и вот, не могу помочь ни ей, ни себе…
Хайдар смотрел с недоумением. Он не понимал отца. Так уже было однажды — когда отец заговорил с ним о премии для Мирабидова.
— Ваши четверть века, отданные делу, и беда Тахиры… Какая тут связь? — спросил осторожно, боясь причинить боль.
— Да? Ты так думаешь? — Атакузы не глядел на сына, он по-прежнему смотрел в сад.
— Избаловали мы ее. Никого и ничего не хочет признавать, считается только с собой.
— Вот как? — Атакузы повернулся спиной к окну, с ног до головы измерил сына долгим, мрачным взглядом. — Ты заговорил языком товарища Шукурова, — усмехнулся. — Откуда это у тебя? К деду все бегаешь?
Хайдар опустил голову. И опять осторожно, чтоб не слишком задеть больное место, сказал:
— Зачем вы так? Ведь если он и говорил что-то не совсем приятное, то ведь добра желал… Помиритесь с ним!
Атакузы отвернулся.
— Помириться, говоришь? Ну что же, помирюсь. Вот не сегодня завтра снимут с работы. Тогда и пойду помирюсь…
Тяжело сел на диван, опустил голову на руки. Вчера опять был разговор с Шукуровым, трудный и длинный, и сейчас этот разговор в мельчайших подробностях всплыл в памяти.
2
«Эх, Атакузы-ака, Атакузы-ака! Весной мы были с вами в доме вашего дяди Нормурада Шамурадова в Ташкенте. Помните? Вы повели меня в его библиотеку и там рассказывали кое-что о Бурибаеве. Должен признаться, я тогда уж подумал: зачем Атакузы-ака ищет дружбы с этим человеком? Не зря же говорят: кто к казану притронется — измажется непременно. Зачем же вам было обнимать этот черный казан? Как могли вы, Атакузы, давать ему взятки?»
«Какие там взятки, Абрар Шукурович, фрукты-мрукты, мелочь, так сказать…»
«Да если бы даже даром он давал вам запчасти и удобрения, как могли вы идти на это? Запускали руку в карманы своих
«Вы не знаете, товарищ Шукуров. Он уверял меня, говорил — из другого источника. Если б я только знал, что все это он отнесет за счет района…»
«Будто и не знали! У него что — собственные заводы удобрений и запчастей? Как тут ни крутись, а облагодетельствовать вас он мог только за счет других».
«Да, теперь я вижу. Поступил нехорошо. Но не для себя старался, товарищ Шукуров, ради своего колхоза».
«Странная у вас логика. Подумайте, что получится, если каждый будет стараться только для своего колхоза».
«Спасибо, товарищ Шукуров. Вы всегда изрекаете одни лишь истины. Вас послушать — в жизни вы ни разу не оступились, очень правильный вы человек. Но хочу вас спросить, товарищ Шукуров: чем вы оцениваете нашу работу, работу раисов?»
«Да, мы оцениваем вашу работу по выполнению плана. «Хлопок — наша гордость» — не просто фраза. Все, чем живем мы в республике, что выкладываем на дастархан, — все зависит от хлопка. Но это вовсе не означает, что надо делать план всеми, в том числе и недозволенными средствами!»
«Простите, но вы требуете плана, не подкрепив это требование материально. Может, вы думаете, у раисов есть собственные заводы удобрений и запчастей? Жесткое требование и толкает нас на те недозволенные средства».
«Есть еще трудности, да, есть… Снабжение хромает. Я не отрицаю. Но при чем здесь лично вы? Только ли о плане думали, пускаясь в обходные пути? Может, все-таки славы хотелось? Может, это подталкивало? Вот и не заметили, и до личных выгод дело дошло. Ну и, соответственно, до недозволенных средств. Не заметили, как…»
«Закружилась голова — это вы хотите сказать?»
«Напрасно усмехаетесь. Между прочим, именно так оно и есть. Не будем трогать ваши прежние срывы. Возьмем самое последнее. Близкие вам люди совершили преступление. Как вы поступаете? Жмете на врачей, принуждаете дать ложное заключение о смерти. Уничтожаете акты сотрудников ГАИ. Запугиваете егеря лесхоза Поликарпова. Прикрываете браконьеров. Словом, попираете все законы! Так что иронизировать насчет заводов не время. Скажите сами, только честно: что мне остается делать при наличии всех этих фактов?»
«Этого я сказать не могу. Моя судьба в ваших руках. И не только моя. Ко мне вы можете быть безразличны, однако подумайте о своем тесте. Ведь и он в числе браконьеров!»
«Что же, законы писаны для всех».
«Вот как?.. Вы, товарищ Шукуров, хотите во всем быть прямым, как палка. Однако и палку можно согнуть. Жизнь — не бетонное шоссе. Встречаются ведь-и ухабы, и очень крутые иной раз повороты. Не такие, куда более крупные промахи люди поправляют без шумихи!»
«Интересно вы говорите. Но это не для меня!»