Советские космонавты
Шрифт:
Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза, доктор медицинских наук Борис Борисович Егоров. Родился в 1937 году в Москве. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1964 году.
Помните, У Льва Толстого? «Люди, как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то быстрая, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между
Действительно, каждый человек неповторим, по-своему сложен, по-своему прост... С Борисом Егоровым меня познакомил Владимир Комаров. Сказал коротко: «Это наш врач» — и отошел, считая почему-то, что он может помешать.
Борис был самым молодым в экипаже «Восхода». На вид казался мальчишкой. Но эта моложавость обманчива: в том году тридцать исполнилось. Что успел в своей жизни? Закончил медицинский институт, провел ряд интереснейших исследований, выступал в научных журналах, попробовал себя в журналистике, и вот теперь он — космонавт... О нем говорили, что он во многом похож на отца. Та же целеустремленность, то же упорство.
Он, как и Феоктистов, немногословен. Если начнет рассказывать, то кратко, но образно. Ценит свое время и время собеседника. Больше говорит о своих друзьях, об учителях и наставниках, которые открыли перед ним жизнь...
...Это было в 1964 году, незадолго до его старта. Электропоезд шел в Москву. Колеса выстукивали на рельсах однообразную бесхитростную мелодию: та-та, ти-та, та-та, ти-та...
За окнами плыло Подмосковье. Освещенные ярким солнцем деревья бросали длинные тени, которые ложились на землю узорчатыми пятнами.
Он в задумчивости сидел напротив меня, опираясь локтем на выступ вагонного окна, и, казалось, не замечал ни мелькающих домиков, утопающих в зелени, ни цветников за оградами, ни пустынных платформ.
Ты о чем? — спросил я его.
— Да так просто... Вроде бы и ни о чем.
— Может быть, о полете?
Он улыбнулся неопределенно, едва заметно, но ничего не сказал. Мне хотелось расшевелить его, и я попросил:
— Расскажи о себе.
— О себе? — Он поднял брови, задумался. — Что же рассказывать?.. Может, в другой раз?
— Лучше сейчас. И не думай, что это для газеты. Просто так, хоть что-нибудь.
...Тогда я узнал, что семья Егоровых медицинская. Отец Бориса — крупнейший нейрохирург мира, действительный член Академии медицинских наук. Мать была врачом-окулистом. Маленькая, очень добрая, веселая и все умеющая. Она лечила людям глаза и очень любила математику. Знала три иностранных языка. Сама выучила. «Потрудишься — научишься» — ее любимая пословица. Хорошо рисовала. Любила петь, играла на пианино. Бывало, сядет на инструмент, задумается и начнет играть. Чистые, будто прозрачные ручьи, звуки наполняли комнату. Сквозь импровизацию угадываются мелодии Чайковского или бетховенская «Аппассионата». Играя, смотрела на Бориса: слушает ли?
Так было почти каждый вечер. Было...
Борису исполнилось четырнадцать, когда в дом вошла беда. Мать угасла в несколько дней. Моложавая, несмотря на раннюю седину в волосах, она вдруг почувствовала себя плохо, потом стало еще хуже. Побледнела, осунулась. И только глаза оставались такими же: хорошими, добрыми, живыми, хоть и промелькнут в них печаль и усталость, когда в задумчивости засмотрится на своего Борьку. Худ, узкоплеч,
Многие, кто в те годы работал в Институте нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко, могут припомнить и рассказать о том, как Борис целыми днями пропадал в институте. Его интересовало буквально все: как делается переливание крови, почему скальпель имеет такую форму, а не иную, зачем нужен тот или иной инструмент, для чего хирург надевает резиновые перчатки и еще тысяча «почему» и «зачем».
...Ночью они бродили с отцом по городу, по старым московским переулкам. Дождь брызгал в лицо. Ветер обжигал щеки. Блестел мокрый асфальт. Фонари расплывчато светились в мглистом воздухе. Борис шагал сквозь завесу дождя, глядя перед собой, задумчивый, поникший, сунув руки в карманы. Шел и молчал. Всякая беда — беда. Смерть матери — беда вдвойне.
Отец успокаивал. Односложно, по-мужски. Тогда-то Борис и спросил его:
— Кем мне быть?
— Выбирай сам. Ни учить, ни перечить не стану. Одно посоветую: какую бы дорогу ни выбрал, старайся жизнь прожить без изъяна... — Он недоговорил и, помолчав, начал снова:- Поступай как хочешь, только учись хорошо — и в люди выйдешь. И построже суди себя. Даже за мелочи. Сумеешь ли ты сделать что-либо в отведенное тебе время или прокатишь сквозь жизнь порожняком — вот в чем суть...
Разговоры на тему «кем быть?» возникали и потом. Борис Григорьевич говорил, что ко всем специальностям нужно относиться с уважением, а жизнь сравнивал с рекой: чем дальше от берега — тем глубже. А чтоб поглубже заплыть, нужны смелость и умение плавать. На одной удали далеко не уедешь.
Увлечение матери точными науками передалось и Борису. Когда учился в восьмом классе, потянуло к технике. Он мастерил радиоприемники и различные устройства.
На столе, над кроватью, на двери — везде, где только можно, монтировал кнопки, тумблерчики, чтобы радио и свет можно было включать, не вставая с дивана. Дверь и окно открывали специальные моторчики, даже ящик стола выдвигался и задвигался «по его желанию». Чуть толкнул дверь — и сработало реле, зажглась лампочка, затрещал звонок. Здорово!
Всюду валялись куски железа и фольги, болты, шурупы, гвозди, гайки. На столе — кучи конденсаторов, катушек, радиоламп. Нянька ворчала:
— Дряни натаскал всякой... Изобретатель...
Она не раз порывалась выбросить весь этот «хлам», но тронуть боялась: «Вдруг током ударит!»
Потом пришло новое увлечение. Из обычного старого бинокля делал телескоп для наблюдения за звездами. Не все получалось, как хотелось. Переделывал несколько раз. Времени не хватало, поэтому порой недосыпал, порой пропускал занятия в школе. Отметки стали хуже, что явилось причиной серьезного разговора с отцом. Рассудили по-мужски: учеба прежде всего, остальное потом.
Однажды отец принес домой большую, купленную у букинистов книгу с золоченой надписью на корешке: «Солнце». Читал ее Борис не отрываясь. Но вскоре надоели и телескоп, и «Солнце». Стало скучно. Захандрил, забросил книги, прохлаждался во дворе. Любил бродить по ночным улицам, когда желтые огни фонарей расплываются в мокром асфальте, а в голове всякая чепуха. В такие минуты ни к чему душа не лежала. На отличников из класса смотрел как на «заучившихся психов». Все-то они долдонят, а толку чуть.