Советские космонавты
Шрифт:
Как только Беляев вылез из кабины, его вызвали на КП. Генерал сидел хмурый, нервно постукивал пальцами по столу и долго не начинал разговора.
«Кого винить в том, что чуть не произошла катастрофа? — думал комдив. — Обрушиться на этого капитана, который неправильно понял приказание и заставил всех пережить такое... Но ведь он и сам знал, что каждый его неверный шаг будет стоить жизни. Знал. Конечно, знал! Знал там, в воздухе. По не струсил, не растерялся. Тютелька в тютельку провел самолет через невидимый коридор и спокойно посадил. Он и сейчас спокоен, хотя знает, что спуску ему не будет».
Генерал
— Молодец, Беляев. Отличная посадка. Спасибо тебе. Прошло время, и генерал поздравлял его со вступлением в партию, советовал пойти на учебу в академию. И убедил. Конкурсные экзамены Павел сдал успешно. Осенью прибыл в Москву. За одиннадцать лет небо так «примагнитило» летчика, что в первый же учебный день он не на шутку загрустил. Но переборол себя и учился упорно.
Однажды — это было в конце учебы — его пригласили в партком академии, где бывал и раньше: то партийные поручения, то работа в комиссиях. Мало ли дел у активистов? Но в тот день в парткоме говорили совсем о другом. Да и вопросы задавали необычные. Спросили: хочет ли летать на повой технике? Павел пожал плечами: какой летчик откажется от такого предложения? Весь смысл авиации в росте трех измерений: скорости, дальности, высоты.
— Не торопитесь, Павел Иванович, — перебили его. — Техника необычная и не совсем авиационная. Есть время подумать, можно и отказаться. Дело сугубо добровольное.
Он обвел взглядом присутствующих, подождал, пока они закончат разговор, и твердо повторил:
— Согласен.
Через три месяца его вызвали на комиссию...
Ото случилось в один из августовских дней 1961 года. В Звездном шли тренировки. Беляеву и Леонову планировалось два прыжка с задержкой по 30 секунд. Видавший виды Лн-2 набрал высоту 1600 метров. Вот и район прыжков. Инструктор подал команду: «Пошел!» Когда поднялись в воздух второй раз, ветер усилился. У земли это не особенно ощущалось, а вот в полете давало себя знать.
Прыгали по двое. Павел и Алексей отделились от самолета, сделали все, что положено по инструкции. Тридцатая секунда падения в бездну напомнила о себе сильным рывком. Раскрылся купол. Его ромашка заслонила солнце. Красиво смотрится белое на голубом. Павел поискал глазами Лешу. Ветер сносил его влево. Натянул стропы. Скорость спуска увеличилась. Снос стал меньше. Последние метры. Земля совсем рядом. Сильный удар, рывок в сторону и... острая боль. Купол тащил Павла по траве, словно парус легкую яхту. Боль в ноге была нестерпимой. «Сломал», — мелькнула мысль.
Его продолжало тащить. Кто-то из товарищей, бежавший рядом, ухватился за стропы, но не удержался на ногах. Метров пятьдесят их волокло вместе. Ребята помогли погасить купол. Встать он не смог. Боковой удар о землю был настолько сильным, что оторвало каблук у парашютного ботинка. Все пять стальных шурупов словно ножом срезало. В госпитале врачи констатировали: перелом обеих костей около лодыжки.
«Чем все это кончится? — тревожился Павел. — Оставят ли теперь в отряде космонавтов или спишут как
— Унывать рано. Пока мы лишь оцениваем положение. Многое будет зависеть и от вас.
... Нога болела. Казалось, не будет конца этой ноющей боли. Еще бы, ему просверлили пятку, вставили спицу, долго тянули, гипсовали, потом подвесили груз.
«Теперь терпеть, голубчик, терпеть, — - говорил хирург. — - Лежать спокойно, не нервничать».
Потекли дни ожидания. Они складывались в месяцы — сначала один, потом другой, третий... Тем, кому приходилось долго лежать в больнице, знакома тоска по дому, по работе, острое желание пройтись по знакомой улице, окунуться в обстановку будничной суеты. Как ни внимательны были врачи госпиталя, Павла неудержимо влекло к близким и друзьям, к беспокойной жизни Звездного. Визиты ребят, короткие записки тех, кто не сумел прийти, поднимали настроение. Согревала мысль: «Обо мне помнят».
К концу пятого месяца начальник хирургического отделения сказал, что, видимо, придется делать операцию.
— Есть, правда, и другой выход, — продолжал Василий Тимофеевич. — Нужна нагрузка на ногу. Постоянная и значительная.
На некоторое время его выписали домой. Было решено: он испробует подсказанный метод. Есть какой-то шанс, и отказываться от пего нельзя. В доме появились тяжелые гантели. Килограммов по двадцать каждая. Он брал их в руки и стоял на одной ноге -той, что сломана. Было больно, очень больно. Он терпел. Стоял подолгу... Когда превозмогать боль становилось невозможно, бросал гантели и падал на диван. Закрыв глаза и стиснув зубы, ждал, когда станет чуть полегче. Потом снова вставал, брал в руки груз, упирался на больную ногу. И так каждый день. Двадцать дней подряд.
... В госпитале Василий Тимофеевич сразу заметил тревогу в глазах Павла. Виду не подал:
— Ну вот и приехал, голубчик. Сейчас мы снимочек сделаем. Уверен, что дела продвинулись вперед.
Ох как ждал Павел этого снимка, как надеялся на него! Решалась его судьба: быть ему космонавтом или пет.
Пленку принесли мокрой. Разве можно ждать, пока высохнет! Смотрели внимательно, придирчиво, передавали из рук в руки, молчали. Ждали, что скажет Василий Тимофеевич. Он тоже молчал. Потом подошел к Павлу, положил свою большую и сильную руку на плечо летчику и, стараясь, скрыть волнение, сказал:
— Победил, голубчик. Победил свою ногу...
Год! Целый год не принимал он участия в тренировках. Товарищи ушли далеко вперед, обогнали его. А тут еще случайно услышал разговор двух врачей. Речь шла о возможности преодоления психологической травмы после неудачного прыжка с парашютом. Не появится ли боязнь земли, не будет ли парашютист поджимать «неудачную» ногу? Он понял, что говорили о нем. Горечь наполнила душу, сердце сжалось: неужели не верят в него?
Он пришел к командиру. Стал просить, чтобы его проверили на прыжках. К просьбам его отнеслись осторожно: горячится, мол. Да, он горячился. Не может человек оставаться равнодушным, когда решается его судьба.