Советский рассказ. Том второй
Шрифт:
Сообразив, что рыжебородый и есть Атеке, я подал руку бородатому человеку — бородатому, но безусому. Он звучным голосом, раскатистым, как у муллы, привыкшего нараспев выкрикивать молитвы, ответил мне:
— Уа-га-лей-кум, ас-са-лям!
Я хотел было продолжить в этом же направлении, и опять невпопад.
— Не туда, не туда, — поправил меня распорядитель. — Теперь — по старшинству — надлежит подать руку тому, кто слева сидит от Атеке…
Я пересекал круг, соблюдая строгую очередность в приветствиях, и, пока я это делал, прошло столько времени, что его вполне бы хватило
Наконец все руки были пожаты, и Атеке прошамкал:
— Кораш, ты потеснись… Для молодого гостя это место будет самое подходящее.
Кораш недовольно поморщился, но ослушаться не смел и немного подвинулся — ровно настолько, чтобы я мог втиснуться рядом с ним.
О аллах всемогущий! Смешно и грустно было видеть этих надутых спесью людей, которые даже здесь, под вольным весенним небом, чванились и не позволяли ни себе, ни другим сесть свободно. О таком неукоснительном — к месту и не к месту — соблюдении древних обычаев я знал только по рассказам, а в жизни не встречал — ни раньше, ни позже.
— Пусть счастлив будет твой путь, юноша, твой и твоих достойных товарищей, — обратился ко мне аксакал.
— Да сбудутся ваши пожелания, — почтительно наклонил я голову, приложил руку к сердцу и робко начал: — Мы приехали в ваш аул, чтобы…
Но Атеке не дал мне договорить:
— Пока достаточно и того, что ты сказал: «Да сбудутся ваши пожелания». Об остальном ты расскажешь нам, когда наступит для этого время.
Мне оставалось только еще раз покорно наклонить голову и еще раз почтительно приложить руку к сердцу.
Атеке уселся поудобнее и начал расспросы, с которых обычно начинается в степи всякое знакомство.
— Скажи нам, а какого ты рода и племени?
— Я — керей.
— Из каких кереев?
— Из кзыл-жарских, [6] Атеке.
— Все ли в порядке у вас? Не терпите ли бедствия или нужды в чем-либо?
— Когда мы выезжали, все было благополучно.
— Слава аллаху, всеблагому и всемилостивому, — добавил он за меня. — А выехали вы сегодня откуда?
6
Кзыл-Жар— казахское название города Петропавловска.
— Из Борового.
— А-а, из Бурабая, — поправил он. — И где же кончается ваш путь?
— Здесь, в вашем ауле, Атеке.
Старик неторопливо обвел взглядом всех собравшихся мужчин, ни одного не пропустил. Он советовался с ними, как поступить, и, видимо, прочел согласие в их ответных взглядах.
— Есенгельды! — обратился он к тому, с кем я по своему неразумению хотел поздороваться первым. — Отведи приезжих юношей в большую юрту для почетных гостей. Их место — там…
Его поддержал безусый бородач, тот, что сидел справа:
— Верно говорит наш Атеке… Если они ехали к нам, то место их только в большой юрте.
Но и при его словах Есенгельды не поднялся с места. Видно, полагалось, чтобы еще кто-то что-то сказал.
Я не ошибся.
— Наш
Распоряжение старика слово в слово повторил мрачный густобородый мужчина, глаза у него расставлены были так широко, что казалось, будто они смотрят с висков. Он произнес это и снова застыл, как изваяние.
Но, по всей вероятности, его голос имел решающее значение, потому что Есенгельды тотчас поднялся и торжественно изрек:
— Молодые друзья! Пойдемте, я провожу вас в большую юрту, туда, где мы принимаем почетных гостей.
Мы последовали за ним — все трое. Мои молодые смешливые ребята еле удерживались, чтобы не расхохотаться во весь голос. А мне приходилось еще труднее, чем им. Улыбнись я — хотя бы чуть-чуть, хотя бы уголками губ, — и они бы разошлись вовсю, и наше дело оказалось бы безнадежно испорченным.
Чтобы этого не случилось, я завел серьезный разговор с нашим провожатым.
— Есеке! Время еще раннее. Нам бы хотелось сегодня поговорить о деле, которое привело нас к вам, в Жанбырши. Как вы думаете, когда мы сумеем это сделать?
— На все установлен свой порядок, — отозвался он. — У нас в Жанбырши Атеке сам позаботится о ваших делах. Он спросит: «А с чем вы пришли к нам?» Тогда и расскажете.
Оставалось одно: подчиниться этим незыблемым правилам и следовать за Есенгельды. Вид у него был важный, словно он являлся посланником какого-нибудь султана! Есенгельды, как, впрочем, и остальных его сородичей, ничуть не смущало, что он мало подходит для этой роли. Из его старой шапки — на забаву ветру — клочьями торчит верблюжья шерсть, а черная юрта, к которой он нас вел, обтянута ветхой кошмой.
Он намеревался широко распахнуть перед нами дверь. Но дверь висела на одной ветхой петле и подалась с тягучим скрипом, подрыв при этом землю у входа.
— Добро пожаловать! — сказал Есенгельды и уставился на меня немигающими глазами.
Смесь былого величия и крайнего оскудения — вот что я увидел внутри. Начать с того, что вся юрта светилась. У самого последнего пастуха мне не приходилось встречать такой кружевной кошмы. Руки его жены давно бы наложили заплаты на все эти зияющие дыры.
Пять или шесть ууков, [7] в ладонь толщиной, еще носили следы искусной резьбы. Все остальные были самодельные: одни толстые, другие — как прутики, а несколько штук — ровные, без обязательного изгиба, копьями вонзались в купол.
На деревянной кровати с причудливо изогнутой спинкой валялось одеяло, сшитое из лоскутьев, а поверх него — какое-то жалкое тряпье.
Есенгельды величественным жестом указал нам занять почетные места. В центре корчились плохо выделанные шкуры — одна козлиная, две телячьих и еще — конская, но небольшая, снятая, должно быть, со стригунка.
7
Ууки— изогнутые жерди, упирающиеся в купол юрты и соединяющие его с деревянными стенными решетками.