Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.
Шрифт:
Слышать-то мы все слышали: мол, воруют — а поди, докажи. Эх, дайте мне факты, дайте фотографа, я такое напишу! Но свидетелей нет, состава преступления — тем более. В чем их обвинить? В том, что заставляют клиентов раскошелиться? В стране, где продали все, что на земле и под землей, — на продажу поддельных закорючек сетовать не приходится. Они подошли к искусству как к природному ресурсу: нефтяники качают помпу, газовики оседлали трубу, а эти потрошат музейные фонды.
Сегодня они любовались авангардом; как ходят на весенние коллекции мод, так ходят и на выставки современного искусства — смотрят, что нынче берут в Лондоне, что носят в Лос-Анджелесе? По стенам висели картины с квадратиками, а в центре зала стояла жестяная гусеница, такие ставят
Следователь ходил подле жирных гостей кругами, не смел подступиться к важным персонам. Одна ошибка — и прощай карьера. Как я сочувствовал этому прыщавому парню!
— Подбросишь идейку? — он у меня спросил. — Подброшу, если будет. Может, его расчленили — и по цветочным горшкам? Вон оранжерея какая.
— Ну и фантазия у тебя. Хотя… как вариант… Нет, времени у них не было. И тут пила нужна особая… тут бензопилой работать надо… — Следователь задумался о пиле.
— А может, он в Англию улетел? — Эту версию выдвинул банкир Балабос.
— Вот так взял — и в Англию? С чего бы? — Следователь впился в Балабоса глазами.
— Очень просто. Понравилась гусеница. Спросил, кто автор. Ему сказали — художник из Лондона. Башлеев — человек действия. Мы, деловые люди, решения принимаем мгновенно. Понравилось — купил, захотел познакомиться — сел в самолет. Логично?
— А где ж самолет? — Следователь растерялся.
— Как это где? Где Башлеев — там и его самолет.
— Прямо с грядки стартовал? — ехидно так следователь спросил.
— Зачем газон портить! На шоссе вырулил — и полетел.
— В окно вылез, в самолет сел — и в Лондон? Странно, да?
— Мы, деловые люди, ведем себя непредсказуемо.
— Как вариант… — Следователь стал загибать пальцы, высчитывал что-то. — Они все теперь в Лондон летают… Познакомиться с художником захотел… а там, глядишь, и политическое убежище попросит… В Лондон полетел… Бывает…
Говорил, а сам прохаживался вдоль цветочных горшков и карандашиком в землю тыкал. Въедливый парень, старается.
— Какую вещь собирался оплатить Башлеев? — спросил я.
Следователь развел руками, он про бензопилу все знал, а квадратиками не увлекался.
Я повторил свой вопрос, адресуясь к подозреваемым.
— Вы еще спрашиваете! Разумеется, гусеницу.
— Вот эту? — Я хотел сказать: «вот эту дрянь?», но удержался. Нравится им тратить деньги на пачкотню — пусть тратят. Денег ихних мне, что ли, жалко?
— Конечно! Ходил вокруг, любовался.
— Любовался?
Перед поездкой я штудировал книгу о современном искусстве — специально издали для богатых дурней, чтобы приучать их к мысли, что миллионы следует отдавать за полоски и какашки. Я прочел о последних новинках арт-рынка. О сосульке из замерзшей мочи (ее приобрел владелец алмазных приисков, поставил у себя в кабинете), прочел о живом цыпленке, помещенном под лампу высокого накаливания (проблема в том, чтобы регулярно менять цыплят, дохнут при высокой температуре). Жаль было цыпленка, но более всего меня ошеломили объедки. Объедки пищи, выблеванные мастером на тарелку, покрывали лаком и продавали богачам (в условиях надвигающегося голода это было особо актуальным произведением). Почему, спрашивал я себя, почему такая вопиющая халтура находит спрос у хитрых и жадных людей? Они неохотно расстаются с тремя рублями на домработницу — отчего же платят миллионы тем, кто им втюхивает квадратики? Башлеев был опытный и неглупый человек — попробовал бы кто-нибудь впихнуть ему поддельный доллар! Так отчего же он поддавался внушению — и готов был приобрести банки с какашками или бессмысленную гусеницу?
И где сам Башлеев? Не мог же нефтяник растаять в воздухе? Кто желал его смерти? Я поглядел в глаза Ефрема Балабоса — этот человек способен на все, вон как приветливо улыбается! Поглядел на Потрошилова, посчитал его подбородки. И этот человек на многое способен. Поглядел я на Переплюеву, она потупила глазки. Что если Башлеев обнаружил подделку в своей коллекции, и они решили заставить его молчать? Могло такое быть? Да запросто.
Не так давно прогремело дело о фальшивом Ларионове — показали коллекцию в музее Ширн, во Франкфурте. Доверчивые немцы раскупили все картины и лишь потом догадались провести экспертизу — оказалось, на выставке не было ни одного подлинника. Подделать можно все краски, кроме цинковых белил — по белилам время создания картины высчитывается с точностью до года. Разоблачили подделки — а виноватых нет. Кто подделывал, спрашивает следствие? Неизвестно, говорят, китаец какой-то. А почему китаец? А вот так — чтобы далеко и нереально. Начал я писать репортаж — и бросил: о чем писать прикажете? О таинственном китайце?
Посмотрел я и на Шайзенштейна. Может такой убить? По виду не скажешь, ну так и то, что он куратор современного искусства, — тоже не скажешь. А Переплюева? Сама, пожалуй, и не убьет, но труп спрятать поможет. И где же они его спрятали?
Неожиданно я все понял. Простота комбинации восхитила: где и прятать мертвое тело, как не в галерее. Современное искусство приспособлено для хранения краденого и прятанья трупов. Провинциалы зарывают трупы на помойке, но галерея современного искусства — и есть самая качественная помойка. Кучи барахла, банки с экскрементами, огрызки и ошметки — здесь не одно мертвое тело можно спрятать, здесь братская могила останется незамеченной. Вы смотрите на инсталляцию — и не знаете, что это: может быть, склад краденого? Наворовал алмазов — наклеил камушки на фанеру, выставил в галерее, и никто никогда не найдет. Тюкнул старушку — и в формалин ее, выставил в музее, все будут смотреть, восторгаться, пальцем показывать, и никогда не обнаружат тела. Убить цыпленка легко — а разве уничтожить человека много сложнее? Остальное еще проще. Возить труп из города в город внутри инсталляции — красивая идея.
Я прошелся по галерее, присматриваясь к экспонатам. Стало быть, он ходил вокруг гигантской гусеницы, любовался. Если незаметно подкрасться сзади, толкнуть… Я подошел к огромной размалеванной гусенице, показал на нее, спросил:
— Тело здесь?
Едва я произнес эти слова, как следователь оживился. Подскочил к игрушке, стал ее трясти.
— Признайтесь сами — не то прикажу разломать вашу дурацкую гусеницу!
Присутствующие возбудились. Следователю дали понять, что если он тронет пятимиллионную игрушку, его ждет тюрьма. Банкир Балабос приплясывал в предвкушении скорой расправы.
— Ломайте! — кричал он следователю, — ломайте! Гений создал великую гусеницу, но вот приходит опричник и крушит искусство!
— Варвар! — сказала Переплюева. — Сталинист!
— Вы, должно быть, разделяете мнение Гитлера, — ехидно заметил Шайзенштейн, — и считаете авангард искусством дегенеративным? Вот так и фашисты губили новое и радикальное!
— Получите разрешение в музее Гугенхейма, — посоветовал министерский работник Потрошилов, — перед вами мировая классика! Это вам не памятник Дзержинскому, эта вещь сделана в соответствии с мировыми стандартами.
— Никому не уходить! Я вернусь через три часа! — Следователь Гена (три года его знаю, ни одного дела еще не раскрыл) стиснул мне руку и умчался.
Следственный эксперимент отложили до вечера, следователь ждал отмашки от руководства, подозреваемые переместились в ресторан, где за бутылкой бордо коротали время. Я же поехал советоваться с Татарниковым, предварительно завернув в магазин. На бордо денег у меня не было — но бордо в данном случае и не приветствовалось. Сергей Ильич жарил яичницу на кухне. Я поставил на стол бутылку водки, присел на табурет и описал Сергею Ильичу конкретный случай. Непросто было объяснить, что именно экспонируется в галерее, я с трудом подбирал слова. Надеюсь, Татарников понял, что это была за гусеница, и какого рода квадраты висели по стенам.