Совиный дом

Марлитт Евгения

— Нет. Позови горничную!

— Не борись так против этого, Элиза, ложись. У тебя лихорадочный вид, ты нездорова, — с трудом проговорила Клодина, увидев ужасную перемену.

— Позови горничную и принеси мне свечу.

Клодина молча исполнила приказание. Герцогиня держала над огнем бумагу и бросила ее на пол только тогда, когда огонь заиграл вокруг ее пальцев; потом растоптала остатки ногами.

— Так! — сказала она, положив руку на грудь и глубоко вздохнув. Лицо ее при этом передернулось, как от сильной боли.

Она

велела одеть себя в темное платье. Лицо с двумя красными пятнами под глазами казалось еще желтее на фоне простого лилового платья. Она разрешила делать с собой все, что было нужно, но когда горничная воткнула ей в волосы желтую розу, сорвала ее и с раздражением бросила на пол.

— Розы! — с непередаваемым выражением произнесла она и остановилась в глубокой задумчивости перед зеркалом.

Клодина с озабоченным лицом стояла позади нее.

Герцогиня засмеялась.

— Знаешь ли ты поговорку: «Понять — значит простить»? — и, не дожидаясь ответа, сказала горничной: — Доложите герцогу, что я готова.

Она кивнула Клодине и пошла с ней через будуар в красную гостиную. Роскошно убранная комната была полна цветов; в стороне на столе были разложены подарки и среди них великолепное ружье. Посреди стола стоял портрет герцогини в дорогой рамке. Она взяла его дрожащими руками и посмотрела, как на нечто чуждое и не знакомое ей.

— Обворожительно похожий портрет, — сказала фон Катценштейн, — ваше высочество выглядит на нем такой свежей и счастливой!

— Очень плохой портрет, — жестко возразила герцогиня. — Унесите его, он лжив, я совсем не такая…

Выходя, Катценштейн взглянула на Клодину с полным отчаянием. В это мгновение лакей отворил дверь, и в комнату вошел наследный принц в сопровождении герцога, который держал на руках младшего сына и вел за руку второго. Мальчик хотел радостно броситься к матери, но удивленно остановился, так же как и его отец, и оба с изумлением смотрели на женскую фигуру в почти монашеском платье, холодно и неподвижно стоявшую у стола.

Герцогиня посмотрела мужу в глаза, словно хотела проникнуть в самую глубину его души. Внизу началась серенада. Торжественные звуки хвалебного гимна ворвались в окно. На мгновение показалось, что герцогиня не может больше сдерживаться: она покачнулась и прижала лицо к волосам наследного принца.

— Мама, поздравь меня, наконец! — воскликнул принц: он мог подойти к своим подаркам, лишь поцеловав ей руку.

— Да благословит тебя Бог, — прошептала она и села на стул, придвинутый герцогом.

Когда вошел герцог с детьми, Клодина удалилась — ведь это было семейное торжество, да никто и не просил ее остаться.

Радостные восклицания герцогских детей сливались со звуками веселого марша.

«О, Боже, что могло случиться с герцогиней?» — со страхом спрашивала себя Клодина.

— Бабушка, бабушка! — послышались голоса и восторженные восклицания.

Молодая девушка радостно вздохнула: приехала ее обожаемая, добрейшая госпожа!

Ей хотелось бежать, чтобы поцеловать у нее руку. Теперь до нее донесся мягкий женский голос, но сегодня в нем слышалась горестная дрожь.

— Милое дитя, дорогая моя Элиза, как твое здоровье?

В комнате воцарилось продолжительное молчание; потом тот же печальный голос продолжал:

— Альтенштейн, кажется, не помог тебе, Элиза, я возьму тебя с собой в Баварию!

— О, я здорова, — громко ответила герцогиня, — совершенно здорова. Ты не можешь представить себе, мама, что я могу перенести.

Клодина стояла, как на угольях. Неужели ее высочество не спросит о ней? Ведь она знала, что девушка проводит все время у герцогини, Клодина сама писала ей об этом.

Правда, она не получила ответа, и только сейчас придала этому значение. Утренний смутный страх снова охватил ее.

В комнате все стихло; вероятно, старая герцогиня пошла отдохнуть в свои комнаты. Слышались только шаги его высочества, нетерпеливо ходившего взад и вперед.

— Клодина! — позвала герцогиня.

Она хотела привыкнуть видеть их вместе и переносить это. Когда Клодина вошла, герцогиня посмотрела на них — как они хорошо владели собой! Герцог едва взглянул на красивую девушку.

— Подайте его высочеству стакан вина, Клодина, — приказала она. — Он забыл, что я не подала его ему.

Клодина исполнила приказание. Герцогиня встала и вышла — она боялась разразиться отчаянным смехом, душившим ее.

— Что с герцогиней? — спросил герцог и сморщил лоб, выпивая вино.

— Я не знаю, ваше высочество, — ответила Клодина.

— Пойдите за герцогиней, — коротко сказал он.

— Ее высочество у себя в спальне и не желает, чтобы ее беспокоили, а через час велела фрейлейн фон Герольд быть в зеленой гостиной, — доложила вошедшая горничная.

Клодина прошла через другую дверь в свою комнату.

В спальне герцогини занавески были опущены, и она лежала в полумраке постели. Она знала, что Клодина осталась с ним одна. Теперь он поцелует ей руку, привлечет к себе и скажет: «Потерпи ее капризы, дорогая моя; она больна, переноси их ради меня». И в глазах обоих заблестит надежда на лучшее будущее, когда в склепе под церковью поставят новый гроб.

Герцогиня не вздрогнула при этой мысли, а улыбнулась: хорошо, когда знаешь, что настанет конец! Ах, сколько молчаливых и горьких страданий успокоилось вместе со спящими внизу в саркофагах! Как утешительно, что существует забвение, сон, и что бодрствование, называемое жизнью, непродолжительно!

Герцогиня почувствовала стеснение, которое ощущают люди тонкой организации, когда им кажется, что они злоупотребляют терпением других, но не могут изменить этого. Притом ей так давило грудь, так тяжело было дышать!