Современная болгарская повесть
Шрифт:
Сочинение Стоилчо Антова было написано его сыном. Лучше всех оказалось домашняя работа Костадина, молчаливого парня с последней парты, чья автобиография уместилась в одну-единственную строку: «Родился в Бургасе, возраст двадцать шесть лет, вальцовщик на Металлургическом комбинате».
— Ты можешь мне точно сказать, что такое вальцовщик? — спросила я.
— У тебя и такой есть? — засмеялся Михаил. — Сказать откровенно, не очень. Один из ваших проходчиков рассказывает, что до туннеля он был вальцовщиком, у него на руке шрам от ожога. Целыми днями без умолку кидает соленые словечки. Твой тоже такой?
— Нет,
Михаил взглянул на меня, передернул плечами, потом вынул счетную линейку и ушел в цифры. Для него цифры — самое важное, что удалось достичь человечеству. Однажды он сказал мне: «Буквы и ноты придуманы, чтобы записывать наши мысли и чувства, но запомни, что я тебе скажу: только цифры способны организовать этот мир и только они способны его разрушить, если попадут в расчеты безумцев».
Я закрыла тетрадку Костадина и попыталась вспомнив его лицо. О чем же он грустит, этот мой ученик?
Вечером было родительское собрание дневного отделения, и наши комнаты оказались занятыми. Пришлось дожидаться в коридоре, пока отцы и матери не прошли мимо нас, обрадованные или огорченные тем, что они услышали про своих детей. Хорошо, что у нас не бывает родительских собраний. Мне кажется, ни за что на свете не могла бы я возложить на плечи какого-нибудь только что пришедшего с рудника отца тяжесть горькой правды о его ленивом чаде.
Передо мной остановилась невысокая пышногрудая женщина в новом плаще и улыбнулась так, словно мы с ней давно знакомы:
— Я — жена Филиппа. Были мы как-то на базаре, а вы с вашим мужем тоже там были, и Филипп издали мне вас показал — вон, говорит, наша групповая. Уж больно молоденькая, говорю. Вот с тех пор я вас и запомнила, товарищ Георгиева.
Потом она рассказала: была на родительском собрании, младший тут у пес, вот и решила заглянуть, раз уж пришла, к филипповой преподавательнице — у нее ведь тут двое учатся. Нет, ничего особенного, просто так, познакомиться. Они ведь не в городе живут, в селе Коневцы — не очень далеко, но все же.
— За прошлый месяц, скажу я тебе, товарищ Георгиева, семь двадцать за одно электричество пришлось выложить, — проворно нанизывала слова жена Филиппа. — Я лягу спать, а он сидит, учит. Проснусь, опять учит. Муженек, говорю, будет этому конец когда-нибудь? Будет, отвечает, через пять лет. Он, мой Филипп, одно время начальником был. Хочешь верь, хочешь нет, ему даже велосипед выдали на шахте. Только другие времена были тогда. После Девятого сентября не было на шахте человека ученей Филиппа. Эти, нынешние, они уж потом появились. Те, кого он делу учил, стали инженерами. А мой опять за лопату, даром что партиец. На что тебе учиться, говорю, ведь пенсия на носу. Или в начальники метишь? И знаешь, что он мне ответил, товарищ Георгиева? Для себя я учусь, жена, чтобы эти бездельники долговязые на руднике не говорили потом — вот ты, дядя Филипп, прожил без диплома, и мы обойдемся.
Я проводила ее до самого выхода. Жена Филиппа держала меня под ручку, так что пришлось взять журнал в другую руку, чтоб не мешал.
Наверное, Филипп нас все-таки видел, потому что у входа в класс он остановил меня и извиняющимся тоном сказал:
— Любит моя жена поговорить. Такая уж она, вы не обращайте внимания.
В классе меня ждала новость. Нашлась готовальня.
Все было в порядке. Я раскрыла журнал и вызвала к доске Мариана Маринова.
Мальчик отвечал смущенно, но точно. Похоже, что его преподаватель в софийском техникуме не любил пустых разговоров. Я поставила ему четверку. Взяв дневник, он пошел к своему месту, а я, глядя ему вслед, поняла, что паренек старается подражать походке горноспасателя, но плечи у него были еще узкие и, когда он покачивал ими, то больше всего был похож на молоденькое деревце, где уродилась всего одна груша.
— Четверка! Молодец! — негромко сообщил всем Стоилчо Антов. Его стратегическая первая парта упирается прямо в мою кафедру, и плотник решил, что это дает ему известное право участвовать в выведении отметок. Иногда я замечала, что его шепот раздражает сидящих сзади.
11
— Всех, кто работает не по специальности — вон! — повторил директор. — Мы обучаем шахтеров, металлургов и машиностроителей. Кое-кто наконец должен это понять! Я не позволю, чтобы в моем техникуме учились всякие там парикмахеры, кладовщики из «Плодоовоща» и тому подобное.
Мы сидели в учительской за длинным столом. Старый инженер, преподающий горные машины, виновато мигнул. Наверное, кто-нибудь из «тому подобных» учился в его I «д» группе. Придав лицу самое сосредоточенное и внимательное выражение, красивая математичка потихоньку перелистывала лежащий на коленях последний номер журнала «Прамо».
— Я уже начала обходить места работы моих учеников, — звонким голосом заявила Киранова.
— Именно это я и хотел сказать, — подхватил директор. — На той неделе в пятницу, нет, в четверг, каждый должен представить мне подробный отчет.
Наконец большая перемена закончилась.
— Закрываю наше импровизированное методическое совещание, — сказал директор.
Умеет же человек устраивать церемонии из самых незначительных событий.
Я люблю наблюдать, как мои коллеги один за другим перед началом урока берут свои журналы из вертикальных гнезд шкафа. Преподаватели напоминают мне тогда солдат, торопливо разбирающих из пирамиды свое оружие — ни один не ошибется, ни один не схватит чужой карабин вместо своего.
У меня был свободный урок, «окно», как говорит инженер Харизанов. «Попробовали бы вы, Георгиева, распределить шестьсот восемнадцать часов между тридцатью двумя преподавателями. Я сердечно бы обрадовался, если б вам удалось не допустить ни одного „окна“».
В учительской остался и старый инженер, преподающий горные машины. Свое «окно» он заполнял странным занятием — считал спички. Высыпал их на суконную скатерть и сосчитанные отодвигал в сторону, словно перебирал рис.
— Не удивляйтесь, Георгиева! — Он дружелюбно сверкнул на меня очками. — Быть может, вы заметили, на коробке написано, что в нем содержится пятьдесят спичек. Я вот уже полгода пересчитываю спички в каждом купленном коробке, но ни разу не насчитал больше сорока восьми. Однажды даже было сорок две.