Современная болгарская повесть
Шрифт:
«В таком случае скоро у вас будет довольно много товарищей по несчастью!» — бросил я.
«Как прикажете понимать?»
«Дело в том, что мы тоже побывали в ресторане синьора Винченцо!»
Возможно, в первую минуту Барнаби не понял меня, хотя он производил впечатление человека сообразительного. Но мгновением позже мои уши оглушил громовый хохот, и своды высокой мечети, мимо которой мы проезжали (и о которой было недавно произнесено столько восторженных слов), загудели так, словно разом заголосили, сотни муэдзинов.
«Значит, вы тоже набросились на еду, а? И все подъели! Славная история!» — проговорил мой пленник после того, как к нему вновь вернулась членораздельная речь.
«Славная…» — подтвердил я.
Некоторое время он
«Если к этому добавить, что Сулейман — в таком же состоянии! И мой паша! И весь турецкий штаб!.. Ха-ха-ха!»
Я не знал никого из тех, о ком он говорил, но о Сулеймане ходило такое множество анекдотов, что я вдруг явственно увидел, как он бежит рысцой, как приседает… Нет, нет! Больше не буду! И вообще довольно об этих блужданьях по городу. Вскоре мы поднимались по крутой улице, той самой, о которой нам тут рассказывал Барнаби. Ее ступенчатые «складчатые» дома стояли теперь притихшие. Лишь каменные ограды да лай собак окружали нас. Мы взбирались все выше и выше, пока неожиданно не оказались на самой вершине Небет-тепе, одного из тех холмов, на которых расположен Пловдив. Пушкари во главе со своим тщедушным чаушем были все еще там — они забились в большой барак и спали. При свете двух мерцающих фонарей мы переловили всех до единого. Сонные, перепуганные, они со страху, должно быть, позабыли даже собственные имена. И только знай твердили: «Великий Аллах, неужто москали? Откуда они взялись?».
Офицера при них не было — видимо, все еще нежился у себя в гареме. Либо же погрузил своих жен в поезд и укатил с ними в Адрианополь, следуя максиме: «Коль не в моих силах спасти город, так спасу себя и своих!»
— Что еще рассказать вам о наших турецких пленниках? Одно скажу: они от ужаса стучали зубами. В бараке не стихало «цек-цек-цек». Видимо, они хорошо знали, как сами поступили бы с неприятелем в подобном случае. Жестокость на войне — дело обычное, господа. На скрижалях тысячелетней истории человечества записано столько беспричинных кровопролитий — но не стану нарушать веселого тона наших воспоминаний. Да и, к счастью, последующие события вновь показали, что в человеческой натуре есть и другая сторона — гуманность! И что она при всех обстоятельствах живет, пробивается наружу и озаряет наши деяния.
Так вот, смотрю я, пленный чауш вдруг вытаращил глаза.
«Валлахи-баллахи! — воскликнул он в изумлении, когда в барак ввели пленных англичан. — Поглядите! Да это же ингилезы, а?» — Он обращался к своим, но бай Никола тотчас же перевел мне его слова. «Для твоих корреспонденций, мистер», — добавил он. У нас давно существовал с ним уговор, и немало моих корреспонденций и рисунков были подсказаны им.
«Шайтан свое дело знает!» — пробурчал другой турок, бородатый, с холодным, стеклянным взглядом, — не дай бог встретиться с таким один на один, настоящий убийца.
Больше я ничего из разговоров турок не слышал, но теперь, после ваших объяснений, Фрэдди, мне ясно, что они приняли вас за русского лазутчика. Как они смотрели на вас — передать невозможно! С одной стороны, они боялись за свою шкуру, с другой — люто ненавидели вас, полагая, что вы, и только вы — виновник постигшей их участи.
«Позвольте мне выразить свое несогласие, Александр Петрович, — сказал я командиру эскадрона, минутой позже отыскав его возле захваченных орудий. Он стоял, прислонившись к скале, отдавал какие-то приказания. — Я полагаю, что офицеру (заметьте, я не сказал британскому) не подобает находиться среди этого сброда!»
«Какому офицеру?» — спросил он, обернувшись ко мне.
«Капитану Барнаби! Кроме того, он болен, — настаивал я. — И позвольте добавить: это знаменитый путешественник Фрэд Барнаби, чьи книги вы, несомненно,
«Нет, — отвечал он. — Не читал и легко обхожусь без них».
Вот вам, Фрэдди, еще одна причина ненавидеть его.
А потом Саша изложил мне свою теорию относительно культурных ценностей.
«Странные вы люди, писатели, художники! Придумали какое-то собственное мерило. По-вашему, если кто-то прочтет вашу книгу или постоит минуту перед вашей картиной, как он сразу становится другим — лучше, тоньше, более пригодным для жизни. А ведь нередко бывает как раз наоборот. Так что я, братец мой, совершенно запутался, что читать, а что нет».
В ожидании, когда иссякнет необычная его словоохотливость, я рассматривал захваченные пушки. Как уже говорилось, это были крупнокалиберные крупповские орудия. Последнее слово артиллерийской техники. Драгуны обступили их и ревниво изучали. Стрелять ни один не умел, но они рассуждали, спорили, пробовали затворы, поворачивали стволы. И главным оставался вопрос: по какой цели стрелять. Неприятель находился где-то у подножия холма, только где именно? Открой мы огонь — весьма возможно, что мы лишь обнаружим этим свое местонахождение!
«Ты меня почти убедил, — сказал я, когда Александр Петрович кончил рассуждать о культурных ценностях. — Однако сейчас речь идет о конкретном случае. Вообрази, какие осложнения международного характера последуют, если…»
«Чего вы, собственно, от меня хотите, Миллет?»
«Лучше всего было бы отпустить капитана вместе с ординарцем!» — предложил я. Признаюсь, эта мысль пришла мне в голову в последнюю минуту.
Несмотря на темноту, я видел, что Бураго попытался заглянуть мне в глаза, а потом перевел взгляд на резкие очертания окрестных холмов. Я понимал, что и для него это было бы отличным выходом. Посудите сами, Фрэдди! Зачем были вы ему, да еще в столь деликатном состоянии! Верно? Враг есть враг, но лишь пока он держит в руках оружие, вы же, дорогой мой, прошу прощения, держали свои панталоны… Хотя, с другой стороны, Александр Петрович был офицером до мозга костей. Ответственность и долг, сиречь устав воинской службы, пронизывали все его поступки, даже совершаемые шутки ради или по недоразумению, вроде тех, что привели нас на Небет-тепе! Так что я ничуть не удивился тому, что он с досадой сказал:
«Черт бы побрал твоих англичан! Не могли удрать вместе со всеми! Зачем они сами полезли нам в руки? — Тут он, должно быть, вспомнил, при каких обстоятельствах вы были взяты, и улыбнулся. — Переведите их в меньший барак», — распорядился он.
Я откозырял — корреспондент нейтральной страны, я тем не менее ощущал себя частицей эскадрона и, значит, был обязан выполнять приказ. Удаляясь, я слышал у себя за спиной звонкий на ледяном ветру голос Бураго: «Выше стволы, ребята, как можно выше! Снаряды! Держи крепче, не то сам взлетишь на воздух, ясно?» — и меня внезапно охватила тоска. «Отчего я не таков, как он?» — с горечью и чуть ли не с завистью подумал я. Я не мог бы с точностью сказать, каков он. Только знал, что противоположность мне. Знал, что он живет полнокровно, без самоанализа и самокопания, не предаваясь ненужным размышлениям, тогда как я постоянно размышляю и как бы со стороны наблюдаю за собой. Умею ли я использовать подвернувшийся случай? Умею ли целиком отдаться минуте? Ответа я не находил.
В большом бараке меня ожидал сюрприз. Отношения там уже определились. Фрэдди и Рэдфорд с достоинством великомучеников что-то растолковывали чаушу и остальным туркам. Часовые выжидающе наблюдали за этой новоиспеченной компанией, а один из них, правда конфузясь, предложил тому турку, что походил на убийцу, сыграть в кости.
«Мне приказано отвести вас», — обратился я по-английски к Барнаби.
Сохраняя самообладание (о чем, разумеется, в свое время позаботился колледж Харроу), Фрэд метнул в меня быстрый взгляд.