Современная датская новелла

Браннер Ханс Кристиан

Потом, в положенный срок, лен убирают, треплют и чешут, после чего спрядут в тончайшую нить и ткут полотно и, наконец, расстелют для отбелки на траве, так что иному покажется, будто снежная равнина раскинулась вокруг монастыря. И всякое из этих дел выполняется старательно и благоговейно, с кропотливостью и окроплениями, составляющими секрет монастыря. Зато уж готовое полотно, переправляемое потом от монастырских ворот к подножию горы на спинах низкорослых ишаков, получается у них беленьким, гладеньким и аппетитным, точно собственная моя ножка лет сорок назад, когда, бывало, отмыв ее, я отправлялась поплясать с нашими парнями.

Усердие, милые господа, — дело хорошее, и набожность — дело хорошее, но первоначальный-то росточек всякого предания должен взойти

где-нибудь на стороне, в земле священной. Так и полотно из Конвенто Вело оттого и хорошо, оттого и прочно на удивление, что самое-то первое льняное семечко, тому уж семь веков, завезено было в Португалию одним возвратившимся из святой земли крестоносцем.

В Библии, в книге Иисуса Навина, можно прочитать про земли Лахис и Марешу. Сама-то я читать не умею, и священной этой книги никогда не видела. Но бабка моей бабки по матери бывала еще девочкой в доме одного старика раввина, где очень к ней благоволили, и все, чему он ее выучил, мы потом перенимали одна от другой и запоминали наизусть. Дочь Халева Ахса просила у отца ее поле, сошла с осла и сказала: дай мне благословение; ты дал мне землю полуденную, дай мне и источники вод. И дал он ей источники верхние и источники нижние. И в той земле полуденной, Лахисе и Мареше, жили после племена, что ткали превосходные тончайшие холсты. А португальский крестоносец, чьи предки и сами когда-то были ткачами, прельстился красотою и прочностью тех холстов и привязал мешочек семян к луке своего седла. Через эту-то примечательность и удостоен был монастырь в свое время особой привилегии — поставлять брачные простыни для всех принцесс королевского дома.

А надо вам сказать, милые господа, если вы того не знали, что в Португалии в самых старинных и знатных фамилиях существовал такой обычай, что наутро после свадьбы, еще до всяких там подношений и поздравлений, самый главный дворецкий выходил на балкон и вывешивал простыню молодых, торжественно возглашая: «Virginem eam tenemus» — «Свидетельствуем, что она была девственница». Само королевское семейство строжайше блюло старинный и почтенный этот обычай, доживший до времен наших дедов. Такую простыню больше уже не стирали и не употребляли.

А монастырю в знак признания священного происхождения полотна и в награду за его удивительную добротность даровано было право оставлять себе на память кусочек простыни, свидетельствующей честь невесты из королевского дома.

В срединном флигеле монастыря, откуда открывается вид на всю окрестность, есть длинный зал, как бы галерея, с полом из черного и белого мрамора. По стенам зала, в ряд друг за дружкой, висят золоченые рамы, единственное украшение которых — маленькие таблички из чистого золота с королевским гербом и с выгравированными на них именами принцесс: дона Кристина, дона Инес, дона Якинта Ленора, дона Мария. И в каждой такой раме — кусок полотна от королевской простыни.

В обрамленных золотом очертаниях расплывшихся, выцветших пятен можно при желании разглядеть все знаки зодиака: Весы, Скорпиона, Льва, Близнецов, либо же все, что твоей душе угодно: дерево, розу, сердце, стрелу или сердце, пронзенное стрелой.

В былые времена можно было иногда увидеть, как по тропе к монастырю, меж серых унылых скал, медленно взбирается многолюдная красочная процессия. Бывшие португальские принцессы, ныне герцогини или эрцгерцогини, королевы или вдовствующие королевы разных заморских государств совершали сюда в сопровождении пышных свит паломничества, благочестивые и вместе с тем втайне их забавляющие. За льнами тропа круто взбегала на скалы, именитой даме приходилось вылезать из кареты, и оставшуюся часть пути ее несли на особых носилках, подаренных монастырю специально для этой цели.

И в наше время бывают еще случаи — так в обуглившемся письме тлеет еще последняя искорка, — когда какая-нибудь престарелая благородная барышня приезжает навестить Конвенто Вело. Она была в прошлом подругой детских игр, наперсницей и фрейлиной юной принцессы. Чем выше подымается она по тропе к монастырю, тем шире открываются ее взору окрестные дали. В галерее монахиня-гостинница

подводит ее к табличке с именем принцессы, сама же удаляется, ибо прекрасно понимает, что гостье хочется побыть наедине с собой. Медленно-медленно всплывают чередой воспоминания в этой почтенной, ставшей похожей на череп, укутанной кружевами головке, и головка слабо кивает им. Ближайшая поверенная сердечных тайн мысленно вновь переживает выпавшее высокородной невесте счастье-долю с суженым ей избранником благородной крови. Перед мысленным ее взором проходят радости и разочарования, государственные визиты и королевские юбилеи, придворные интриги и войны. Рождение наследника престола и бракосочетания самих королевских детей, времена возвышения и упадка династии. По этим вот знакам на полотне, вспоминает дряхлая придворная дама, делались когда-то предсказания, и теперь, когда ей дано уже оглянуться назад на судьбы человеческие, она может сравнить предсказанное и сбывшееся, и повздыхать про себя, и поусмехаться. Каждый из этих снабженных золотыми табличками самых обыкновенных кусков полотна рассказывает свое предание, и в том, что они вывешены здесь, — великая верность преданию.

Но в длинном ряду есть одно полотно, отличное от всех прочих. Рама так же величественна, как и любая другая, и так же горделиво глядит ее табличка. Но на табличке нет имени, а заключенное в раму полотно бело и чисто от края и до края — чистая страница.

Вот вы хотели услышать предание — так вглядитесь же в эту страницу и признайте мудрость моей бабки и моей прабабки.

Какая же вечная и неизменная верность преданию заставила вывесить это полотно в ряду прочих! Сами сказительницы опускают тут на лицо покрывало и почтительно умолкают. Ибо ведь те знатные родители, что повелели вставить его в раму и повесить на стену, могли бы этого и не делать.

И не где-нибудь, а именно здесь, перед этим чистым куском полотна, всегда особенно долго простаивали в глубокой задумчивости бывшие принцессы — ныне многоопытные, искушенные жизнью, верные своему долгу королевы, супруги и матери, а также благородные престарелые девы, свидетельницы их детских забав, их фрейлины и шаферицы на их свадьбах. И не где-нибудь, а именно здесь, перед этим чистым куском полотна, и теперь еще особенно глубоко задумываются молодые и старые монахини и сама мать-настоятельница.

Ханс Кирк

Враги

_{Перевод В. Мамоновой}

Раз в год, примерно под Иванов день, старый Кьель надевал припасенное на похороны платье и шагал за две мили к Андерсу в Брёндум. Кьель давным-давно продал хутор и купил себе домишко, где то и дело бранился со служанками, а Андерс жил у сына, которому отошла усадьба. Но когда-то оба были соседями и вечно ссорились между собой и скандалили. Судились из-за межей и дорожных прав, оскорбляли друг друга, как только могли, да что греха таить, доходило у них и до кровавой драки. Много лет людям с одного хутора строго запрещалось иметь дело с людьми другого.

Вражда их вошла в поговорку в приходе — жить так, как Кьель с Андерсом, означало жить хуже, чем кошка с собакой. Потому-то люди и удивлялись, как же это теперь старики умудряются сидеть бок о бок, в одной избе. А может, дури-то с годами поубавилось. И так бывает.

Старый Кьель зашел по пути в лавочку купить полбутылки водки и теперь ковылял, опираясь на толстую дубовую палку. Ему было восемьдесят два, Андерс же был на год старше. Кьель был приземистый, широкоплечий, кривоногий и долгорукий, лицо круглое, ядреное, с большим ястребиным носом, а злобные глазки глубоко запрятались под кустистыми бровями. Шагающий по проселку Кьель походил на мрачного старого беса, который выполз из логова и готов сожрать первую встречную крещеную душу.