Современная филиппинская новелла (60-70 годы)

Коллектив авторов

И так делали все. Точно сговорились избегать его, не замечать его присутствия. Возможно, не по своей вине. Должно быть, их так проинструктировали. А может, у него внешность такая отталкивающая? Эта мысль пронзила его колющей болью.

Через некоторое время, когда Фил бродил по антресолям в одиночку среди танцоров, он заметил, что молодые люди вдруг заспешили — кто пешком по лестнице, а кто в лифтах — вниз, к выходу на улицу. Он последовал за теми, кто спускался по лестнице, и, остановившись у вращающейся стеклянной двери, наблюдал, как артисты садятся в автобус, стоящий у входа в метро на улице Дирборн.

Снегопад прекратился; на солнце снег таял быстро, превращаясь в грязное месиво.

Когда Фил вышел на улицу и стал бесцельно шагать туда и обратно, кто-то тронул его за рукав. Это был один из танцоров, совсем еще мальчик, высокий и худой. Он сказал:

— Извините

пожалуйста.

Фил оглянулся и понял, что стоит между парнем с камерой в руках и группой артистов, позирующих перед зданием гостиницы.

— Прошу прощения, — пробормотал Фил и отшатнулся в сторону.

Молодые люди рассмеялись. В глазах у него поплыли какие-то неясные контуры, как это бывает в кино, когда не в фокусе кадры, но постепенно линии приобрели прежнюю четкость, он увидел грязный тротуар, на котором стояли позирующие танцоры, и тени от их освещенных солнцем ног.

Пусть развлекаются, подумал он, они молоды и вдали от дома. Незачем нарушать их распорядок, навязывать свои услуги.

Он смотрел на танцоров до тех пор, пока последний из них не сел в автобус. Их голоса перекрывали шум городского транспорта. Когда автобус тронулся с места, они заулыбались и замахали ему руками. Он хотел было помахать им в ответ, но не решился. А вдруг они машут кому-то другому? Он обернулся назад. Никого не было, увидел он лишь собственное отражение в стеклянной двери и гигантское растение, протянувшее к нему свои колючие ветви, как бы стремясь заключить в свои цепкие объятия.

Фил только подошел к двери квартиры, а уже знал, что Тони еще не вернулся. Иначе у порога, на лестничной площадке, стояли бы сейчас сапоги. Это его как-то даже обрадовало: он еще не придумал, как объяснить сегодняшнюю неудачу.

От гостиницы он поехал не прямо домой, а свернул на шоссе вдоль озера, надеясь встретить артистов за пределами города, может быть, в парке, — посмотреть, как они фотографируют туман над озером и последние золотистые листья на деревьях, мокрых от растаявшего снега, или на площадке для отдыха поблизости от журчащего фонтанчика, где опять же можно сняться на фоне грязно-серых чикагских небоскребов. Фил замедлял ход всякий раз, когда замечал впереди какое-либо скопление людей, но это были не танцоры. Может, отправились в театр на репетицию? Не доехав до Эванстона, он повернул назад, все еще гадая, куда они могли подеваться.

Он устал, но не испытывал голода. И все же поставил на плиту остатки вчерашнего обеда. Рис плохо разогрелся, однако суп был горячий и вкусный. Во время еды он прислушивался к шагам на лестнице.

Потом, разморенный усталостью, прилег на диван стараясь не заснуть. Устремив взгляд в потолок, чувствовал, будто уплывает куда-то, поэтому боялся сомкнуть веки.

В течение многих лет Фил так часто вглядывался в этот потолок, что изучил его до мельчайших подробностей: грязное пятно в отсыревшем, а потом высохшем углу, трещины, похожие на ломаные пограничные линии государств, которые всегда мирно жили друг с другом и поэтому оставались в своих пределах, извилистые внутренние линии, напоминающие русла рек и морские берега с мысами и полуостровами, и точки, обозначающие города; паутина, густо застлавшая потемневший от времени и копоти, с ржавыми подтеками карниз. Глядя на свой потолок, он по обыкновению спрашивал себя, не изменились ли за ночь границы, какой город, по какому соглашению исчез, какая из сторон проиграла, а какая оказалась хитрее, в результате чего одно пятнышко, обозначавшее город, пропало, а другие, для которых он еще не придумал названий, появились. Это была увлекательная игра, он мог заниматься ей в одиночку, даже не замечая бега времени.

Так он и лежал с открытыми глазами, пока все эти города, реки и границы не смешались в сплошное мутное пятно. Он не хотел, чтобы Тони застал его спящим, однако веки опускались против его воли. В этот миг он услышал голос. Пришел Тони, ему очень хотелось сообщить новость.

— Я нашел новый способ держаться на плаву, — сказал он.

— Кому это нужно — держаться на плаву? — спросил Фил.

— На случай необходимости, — объяснил Тони. — Например, после кораблекрушения.

— Какого кораблекрушения? Я тебе про танцоров расскажу.

— Но это важно, — настаивал Тони. — Ты сможешь оставаться на плаву бесконечно долго.

— Зачем же бесконечно долго?

— Ну, если на пароходе… Я хочу сказать, при чрезвычайных обстоятельствах ты останешься без помощи среди Тихого или Атлантического океана и будешь держаться на плаву, пока не придет помощь… если придет, — объяснил Тони.

— Ты

бы лучше нашел способ выбраться на берег, пока тебя не учуяли акулы, — сказал Фил.

— И найду, — вяло сказал Тони, но в его голосе не было уверенности, что такой способ существует, а его открытие, в сущности, и ломаного гроша не стоит.

— Слушай меня, — сказал Фил и быстро сел на диване. Он заговорил на диалекте, и Тони слушал его с кислой миной.

— Я застал их еще в гостинице. — Голос Фила зазвучал патетически. — Я и сам мог бы сейчас иметь таких детей, как они, если б остался на родине. И ты тоже, Тони. Они с интересом смотрели по сторонам, улыбались мне, отвечали, но держались настороженно, чуждались меня, как будто общаться со мной предосудительно, противоречит каким-то правилам. Тут могла быть и моя вина: едва я открывал рот, как выдавал себя. Обращался к ним на языках илоканском, тагальском, бикольском, но никто не слушал. Они меня избегали. Их слишком строго проинструктировали: не разговаривайте с незнакомыми людьми. Не принимайте их приглашений. Будьте особенно осторожны в больших городах, таких, как Нью-Йорк и Чикаго, остерегайтесь старых эмигрантов — большинство из них — бродяги. Держитесь от них подальше. На всякий случай ходите вместе, общайтесь с теми, кого вам должным образом представили. Я уверен, что у них именно такие инструкции, так называемые меры по обеспечению безопасности. Что я в этих условиях мог сделать? Бить себя в грудь и кричать о своих добрых намерениях, доказывать, что я не опасен, что люблю их? Да, я их полюбил. Понимаешь, когда-то я был таким же, как они. Легко двигался, умел изящно жестикулировать и владел поэтическим языком. Спроси у деревенских девушек и у завистливых парней из города, если сможешь их разыскать. После стольких лет нелегко это будет. Пришлось бы долго разглядывать измученные страданием лица в унылой деревне, чтобы найти на них следы былой юности и красоты, или пойти на кладбище, к надгробиям, что стоят под липами. Одно такое лицо… о господи, что я говорю? Я всего лишь хотел поболтать с ними, показать Чикаго, потратить деньги, чтобы у них осталась добрая память о нас с тобой. Вернувшись домой, они расскажут своим родным, что встретили, мол, милого старика, который пригласил их к себе на квартиру. Квартирка так себе, скажут они. «Старая, как он сам. Когда мы сели на диван, он продавился, слабые пружины коснулись пола. Зато как здорово этот старик готовит! И какой приветливый! Мы и не знали, что рис и адобо могут быть такими вкусными. А курица с начинкой! Когда кто-то из нас спросил, из чего приготовлена начинка — ничего подобного мы до сих пор не пробовали, — он улыбнулся и, смешно прижав руку к груди, ткнул пальцем в лоб и сказал: „Купил на небесном супермаркете“, будто небеса у него в голове находятся. У него был магнитофон, который он называет звуковым зеркалом, и все мы записали на пленку свои голоса. Скажите что-нибудь на диалекте. Пожалуйста, ответил он, и глаза его тоже выражали мольбу. О, нам было весело, когда мы прослушивали эти записи. Вот вы уедете, сказал старик, а я закрою глаза и стану слушать ваши голоса, и вы как бы снова будете со мной, и кончится мое одиночество. Нам хотелось плакать, но он скорчил такую смешную гримасу, что мы рассмеялись и он — вместе с нами». Но беда в том, Тони, что они не приедут. Одна из них поблагодарила меня, но сказала, что они не имеют времени. Другие промолчали. Глядели на меня, как на пустое место. Или, еще хуже, как на грязного типа. Брезгали мной. Разве я похож на филиппинца?

Наплывшее воспоминание камнем легло на его сердце. Он задыхался.

— А теперь я научу тебя держаться на плаву, — сказал Тони, но это был не голос Тони.

Фил был один в квартире, ему не хватало воздуха. Его веки медленно поднимались, он начал дышать свободнее. За окном виднелось серое небо. Он взглянул на часы: четверть шестого. Концерт начинается в восемь. Еще есть время. Скоро, наверное, Тони придет.

В квартире становилось теплее. Батареи шумели так, будто по ним бегали крысы. Этот шум тоже записан на его «звуковом зеркале».

Фил улыбнулся. У него появилась мысль. Он возьмет «звуковое зеркало» в театр, сядет поближе к сцене и запишет весь концерт.

Теперь он проснулся окончательно и был доволен собой. Чем больше он думал о своем плане, тем веселее ему становилось. Если бы пришел сейчас Тони… Фил встал и прислушался. Батареи перестали шуметь. Не слышно ни шагов, ни скрежета ключа в замочной скважине.

Возвратившись поздно вечером из театра, Фил сразу заметил, что Тони дома. Сапоги стояли с наружной стороны двери. Должно быть, он тоже устал, и его не следует беспокоить.