Современная филиппинская новелла (60-70 годы)

Коллектив авторов

«Сторож убил человека, подбиравшего рис. Преступление богатых и власть имущих. Алчные дельцы купаются в роскоши и неподвластны закону. А бедного ничего не стоит и пристрелить. Богатый и влиятельный человек может грабить сколько угодно, ему все сойдет с рук; бедняка же, подобравшего немного риса, убивают. И этот украденный рис, всего лишь один гатанг риса, остался в грязи и пыли. Его выбросили за ненадобностью. Этот человек уже не возвратится домой к своей семье…»

Когда дядюшку Ингго похоронили и тетушка Флора горевала в одиночестве, к ней зашел высокий человек в темных очках.

— Разрешите мне, госпожа, выразить вам свое

соболезнование, — заговорил он. — Что же касается расходов на похороны, то пусть они вас не беспокоят.

Не успел он уйти, как на улице послышался стрекот мотоциклов, гудки и шум подъезжающих машин.

«И рису, пожалуйста, ладно? — вспоминалось ей. — Если конечно, сможешь…» Эти слова эхом отдавались в ушах тетушки Флоры. Слышались ей и те слова, что муж говорил в свой последний день: «Жизнь — это борьба, это азартная игра. Выживают те, кто сильнее». Припомнилось, как он попрекал друзей и бывших знакомых тех давних лет, когда они помогали друг другу. Тех давних лет… «Ингго, может, нам с тобой сходить куда-нибудь? И я шел. Ингго, ты вперед проходи, пожалуйста… А теперь посмотри!..»

И как она ни сдерживалась, слезы все время душили ее, она плакала навзрыд. Перед ее мысленным взором не раз и не два проходила одна и та же картина: как ее муж подбирает рассыпанный рис на палубе баржи, что причалена у берега реки Пасиг, надеясь доставить им хоть малую толику радости в жизни. И шумным эхом отдавался в ушах тетушки Флоры тот выстрел из карабина. С ней вместе рыдали и дети… Ее раздражал соболезнующий голос того длинного, в темных очках, эти люди, понаехавшие сюда на мотоциклах и машинах с громкими сигналами.

Все эти знакомые и друзья, пришедшие к тетушке Флоре, только нарушили ее уединенную скорбь. Каждый из них демонстрировал свое беспокойство и участие, каждый на свой лад выражал свою печаль и сострадание. Кое-кого из тех, что были на кладбище и теперь пришли в ее скромное жилище, она и не знала вовсе или не помнила. Они совали ей какие-то конверты. Они, кого она и видеть-то не хотела.

Но жизнь продолжается, и в полях зеленеют ростки. И в памяти Флоры встает восхитительная картина золотистого поля из ее беззаботной юности, золотистого рисового поля. И вспоминается ей их с Ингго первая робкая любовь тех дней. Вспоминается, как они обзавелись детьми, как упорно и настойчиво становились на ноги, как привыкали друг к другу, притирались, как терпели в этой жизни унижения, как их обижали разные люди.

Тетушка Флора через силу сдерживала себя до самого последнего мига похорон. Не позволила себе даже поплакать, держалась великолепно. Дети стояли с друзьями, которые взяли их за руки. Собралось довольно много народа. И ей не хотелось выказывать слабость в это грустное время, чтобы не оскорблять памяти и заветов покойного мужа.

Да, жизнь — это азартная игра, это постоянная борьба. И она никогда не позабудет об этом завете любви и жизни, поселившемся в ее сердце. Она будет стойко нести свой крест.

Доминго Г. Ландичо

ПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА

Перевод И. Подберезского

Когда Ба Эдро [24] закрывал глаза, он выглядел совсем как покойник. «Лодка его жизни пристает к берегам, откуда нет возврата», — говорили в Таринг Маноке, и это означало, что Ба Эдро вот-вот предстанет перед создателем. В деревне судачили о том, что старик, знавший неплохие времена, как раз перед смертью впал в нищету. Он был из уважаемого и когда-то богатого рода, причем единственным наследником. Но богатством распорядился так, что, помри он сегодня,

хоронить его будет не на что. Вот об этом судили-рядили и в поле, и в единственной на всю деревню лавочке, и в цирюльне Ка Тонио. «Какая прожита жизнь! И как сурово обошлась с ним судьба под самый конец!» И хотя старик был еще жив, о нем говорили как об умершем, причем многие не могли удержаться от порицания, что вообще-то в Таринг Маноке не принято.

24

Ба — дядюшка. Эдро — тагализованная форма испанского имени Педро (Петр).

Осуждали же его за пагубную страсть, которая и довела его до разорения, — за петушиные бои. Потому что в Таринг Маноке, где не было не то что церкви, даже часовни, была арена для петушиных боев, и Ба Эдро слыл самым заядлым петушатником в деревне и во всей округе. Старики говорили, будто Ба Эдро пристрастился к этому делу с самого детства, можно сказать, с колыбели: он, утверждали старики, еще младенцем не мог равнодушно слушать кукареканье петуха.

Вот с этого-то все и началось, говорили старики, а кончилось тем, что Ба Эдро все потратил на бойцовых петухов. Их у него было великое множество, и каждому отведена особая клетка. Были у него петухи техасской породы, были петухи с Бисайских островов, из Батангаса и из Биколя [25] .

25

Батангас, Биколь — провинции на острове Лусон.

Ба Эдро целыми днями не расставался со своими любимцами. Кажется, никто ни разу не видел его без петуха в руках или под мышкой. Если он и задерживался допоздна, то обязательно из-за петуха: увлекшись беседой о любимом занятии, он забывал о времени и мог говорить часами. Но и за разговорами не забывал о деле: то выщипывал петуху перья, которые, по его уверениям, только мешают во время боя, то окуривал его дымом, от чего якобы он станет зорче.

В Таринг Маноке часто говорили о Ба Эдро и до его болезни. Женой он так и не обзавелся, а когда женился его племянник, прежде живший с ним, он и вовсе остался один. Седина уже посеребрила его виски, а он все жил бобылем, и никого, кроме петухов, у него не было. Дети прозвали его Святым Петром, и Ба Эдро нравилось это прозвище. Он не раз говаривал, что ни за что не поменялся бы местами со своим небесным тезкой — мол, у стража райских ворот полная путаница в курятнике: петухи разных пород, тогда как у него на земле — только отборные бойцы.

— А все же тебе не миновать того курятника, — говорили ему.

— Ну что ж, — философски отвечал Ба Эдро. — От этого не уйдешь. А только, пока я дышу, я дня не проживу без того, чтобы не подержать в руках и не погладить петуха.

— Вот потому-то ты и живешь бобылем. Гладить надо женщин. Вон, дожил до седых волос, а все один как перст. А ведь, поди, в свое время тоже заглядывался на девушек?

— А, что было, то прошло. А только мне и так хорошо. Были бы петушки.

Старики говорили, что как-то раз, в молодости, Ба Эдро обещал преодолеть свое пагубное увлечение. Было это очень давно. Влюбился он в дочь старосты Оменга — Йойа ее звали, — да и она к нему поначалу вроде бы благоволила. Он божился, что все сделает, лишь бы она согласилась стать его женой.

— Брось ты петушиные бои, — посоветовал ему приятель. — Надо выбирать: либо петухи, либо дочь Оменга. В одной руке две тыквы не удержишь.

— Почему? Люди мы не бедные, нам на жизнь хватит, — возражал Ба Эдро.

— Хватит-то хватит, да не об этом речь, — настаивал приятель. — Если ты будешь целыми днями пропадать на петушиных боях, что Йойе останется? Да и денежки так нетрудно спустить.

— Может, ты и прав, — в раздумье сказал Ба Эдро. — Вот если бы она меня попросила отказаться от петухов, я бы, пожалуй, подумал.