Современная французская новелла

Саган Франсуаза

— Я не спорю, а просто говорю, что это не одно и то же.

— Ладно. Но я повторяю: по мне, наш сундук все-таки лучше.

— Объясни.

— Да потому что в «мазерати»…

— В «крайслере» с переделанным двигателем…

— Все едино… понимаешь, тут ты ползаешь брюхом по земле. Оторваться от нее не можешь. А вот в нашей махине ты от нее оторван, ты как бы возвышаешься.

— А тебе непременно надо возвышаться?

— Да, я люблю автостраду. И хочу все вокруг видеть. Вот посмотри, какая линия горизонта и все поле как на ладони. До чего здорово! А распластавшись брюхом на земле, ты такого нипочем не увидишь.

Гастон

снисходительно тряхнул головой.

— Знаешь, тебе бы самолеты пилотировать. Вот тогда б ты возвышался — дальше некуда.

Пьер вскипел.

— И ничегошеньки ты не понял. Или тебе просто хочется меня завести? Самолет — это совсем другое дело. Он летает чересчур высоко. А вот автострада — как раз то, что нужно. Хочется быть на ней, сливаться с ней. И чтоб не расставаться.

В то утро автостанция «Ландыш» была окрашена юным солнцем в такие смеющиеся тона, что по сравнению с нею автострада могла показаться адом, где не существует ничего, кроме шума и бетона. Гастон решил прибраться в кабине и разложил целый набор тряпок, метелок из перьев, щеточек и шампуней под ироническим взглядом Пьера, который вышел размяться.

— Я подсчитал, что провожу в этой кабине большую часть своей жизни. Так пусть же тут будет хотя бы чисто, — сказал Гастон, словно объясняя это самому себе.

Пьер отошел от машины, привлеченный манящей свежестью ближайшей рощицы. Чем теснее окружали его деревья, на которых уже набухали почки, тем больше отдалялся гул автострады. Он ощутил странное волнение, охватившее все его существо, умиление, какого он еще никогда не испытывал, разве что однажды много лет назад, когда впервые приблизился к колыбельке маленькой сестры. В нежной зелени щебетали птицы и трещали насекомые. Он вздохнул полной грудью, словно выйдя на чистый воздух из длинного и душного туннеля.

Вдруг он остановился. Чуть поодаль он увидел очаровательную картину: на траве сидит белокурая девушка в розовом платье. Она его не замечает. Она следит за тремя-четырьмя коровами, которые мирно пасутся на лугу. Пьеру так хочется рассмотреть ее получше, заговорить с ней. Он делает несколько шагов вперед. И останавливается. Прямо перед ним загородка — зловещая металлическая решетка, точь-в-точь как в концлагерях, с закругляющимся кверху, точно у плетеной корзинки, краем, где торчат шипы колючей проволоки. Он, Пьер, принадлежит автостраде, и эта лужайка тут, возле автостанции, не для бегства. Далекий гул автомашин напоминает ему о себе. Но он словно оцепенел и, ухватившись за решетку, неотрывно смотрит на светлое пятно — девушку, сидящую под старой шелковицей.

Наконец до него доносится хорошо знакомый призывный гудок. Гастон, видно, потерял терпение. Пора возвращаться. Пьер отрывается от волшебной картины и возвращается к действительности — к грузовику и автостраде.

Машину ведет Гастон. Он все еще в мыслях о только что оконченной генеральной уборке.

— Что ни говори, а теперь у нас стало чище, — с удовлетворением отмечает он.

Пьер не отвечает. Пьера попросту здесь нет. Он все еще стоит, вцепившись в решетку, которой огорожена лужайка возле автостанции «Ландыш». Он счастлив. Он улыбается ангелам, невидимым и реальным, парящим в безоблачном небе.

— Что это ты приумолк? Ни слова из тебя ни вытянешь, — удивляется Гастон.

— Я? А что, по-твоему, я должен сказать?

— Почем

я знаю.

Пьер встряхивается, стараясь вернуться к действительности, и наконец со вздохом изрекает:

— Так вот, значит… Пришла весна!

Прицеп отдыхает без тягача на своем костыле. Пока идет разгрузка на Лионском складе, машина может уехать.

— За что я люблю тяжеловоз, — говорит Гастон, который сидит за рулем, — так это за то, что во время погрузки и выгрузки можно смотаться куда угодно. Почти как на легковой.

— Да, но бывают случаи, когда неплохо бы каждому иметь свою машину, — возразил Пьер.

— К чему ты, собственно, клонишь? Тебя что, не устраивает моя компания?

— Да нет, это я о тебе пекусь. Время ехать на обед, а я знаю, забегаловки тебе не больно по душе. Будь у тебя персональная машина, ты подался бы в кабачок мамаши Марод, жаркое там — пальчики оближешь.

— Что верно, то верно. Но ведь с тобой, сущей камнедробилкой, мне вечно приходится обедать в этих закусочных, скорее похожих на зубоврачебные кабинеты.

— Зато быстро и чисто! И потом, какой богатый выбор!

Встав в очередь, они медленно передвигали подносы вдоль прилавка, где были выставлены тарелки с едой. Насупившийся Гастон старался выразить полное неодобрение. Пьер выбрал салат из свежих овощей и жаркое, Гастон — кулебяку и рубец. Потом им пришлось искать свободный краешек стола.

— Видал, какой богатый выбор? И ждать не пришлось ни секунды, — торжествовал Пьер. И, заглянув в тарелку Гастона, выразил удивление: — А это что у тебя такое?

— В принципе, рубец, — последовал осторожный ответ.

— Для Лиона — нормальное дело.

— Да, но ненормально то, что он успеет остыть.

— Так зачем было его брать? — сказал Пьер и указал на салат. — Вот мои овощи не остынут.

Гастон пожал плечами.

— Выходит, из-за твоей хваленой быстроты мне придется начать обед со второго блюда, не то мой рубец покроется застывшим салом. А холодный рубец несъедобен. Не-съе-до-бен. Запомни раз и навсегда. И если ты узнал от меня только это, все равно считай, время даром не потерял. Вот почему я предпочитаю немного подождать, попивая вино с приятелями в бистро, пока хозяйка самолично не принесет мне жаркое, приготовленное на медленном огне, горячее и в меру тушеное. Это по поводу быстроты. Что же до способа приготовления, об этом вообще лучше не говорить. Потому как в забегаловках, не пойму отчего, боятся пряностей. К примеру, рубец следует готовить с луком, чесноком, тмином и лавровым листом, а еще положить туда гвоздики и хорошенько поперчить. Он должен быть острым, и подают его очень горячим. А попробуй-ка мой — ну точь-в-точь лапша на воде для больных, что сидят на бессолевой диете.

— Надо было взять что-нибудь другое. У тебя был выбор.

— Выбор? Хорошо, поговорим о выборе. Скажу тебе вот что: в ресторане чем выбор меньше, тем оно лучше. Если тебе предлагают семьдесят пять блюд, можешь уходить — все они плохи. Хорошая хозяйка по-настоящему умеет готовить только одно — фирменное блюдо.

— Ну, выпей кока-колы, это тебя успокоит!

— Рубец с кока-колой!

— Давай все-таки договоримся. Ты мне десять минут толкуешь, что этот рубец — вовсе не рубец.

Они стали есть молча, и каждый следил теперь лишь за ходом собственных мыслей. Наконец Гастон сделал свой вывод: