Современная индийская новелла
Шрифт:
В Бомбее ему выпало на долю зажечь свет в погруженном во мрак квартале продажных женщин. Пореш создал фонарь новой конструкции — при меньшем потреблении керосина фонарь давал более яркое освещение — и, продав свое изобретение за гроши, снова пустился в путь.
Извилистый путь скитаний привел его в Нагпур.
Старейшины нагпурской мусульманской общины преисполнились к Порешу такого доверия, что поручили ему заботу о крупной вакуфной собственности.
Примерно в это время Пореш начал писать на хинди и урду рассказы, стихи и очерки. Некоторые из них
Но однажды он сбежал и из Нагпура. «Пусть мое путешествие, — решил он, — окончится там же, где и началось». Пореш уже ехал в поезде в Джамшедпур, как вдруг по дороге узнал, что в Бхилаи строится металлургический завод. Если нужно зарабатывать на жизнь, то почему не на металлургическом заводе. Да к тому же на новом заводе и в новом месте. И он сошел на станции Дург.
В Бхилаи я и познакомился с Порешем. Пореш, ты помнишь наш первый разговор?
Кто-то сказал мне, что один рабочий прекрасно рисует и умеет вырезать из бумаги изумительные узоры.
Ты вскоре явился. Помнишь, Пореш, когда я увидел тебя, у меня вырвалось:
— Как вы похожи на Ван Гога!
Ты расхохотался. Одежда у тебя была вся засаленная, черная борода блестела. На первый взгляд тебя можно было принять за муллу. Но в глазах твоих не было и тени благочестия, в них светился острый ум. Ты начал рассказывать о своей работе.
— Здешние русские ничего не имеют против твоей бороды? — спросил я.
— Мне кажется, меня даже больше уважают.
— Правда?
— А такая борода может быть только у серьезного человека, — и он рассмеялся. — Тогда в Бхилаи, того, что вы видите сейчас, не было и в помине. Один русский спросил меня: «Можете управлять краном?» Я ответил: «За два-три дня научусь». — «Я так и подумал», — улыбнулся он. Меня послали в Висакхапатнам. Нужно было выгрузить оборудование с советских кораблей. А что могу я один? Я обучил работать на кране четырех человек. Знаете ли вы, что оборудование для Бхилаи перенесли на индийскую землю такие люди, как я? Русским очень понравилось, как я работаю. Несколько раз мои фотографии появлялись в газете. А внизу подпись — индийский труженик.
— Но ни одна девушка к тебе и близко не подойдет, — вмешался в разговор какой-то рабочий, — можешь уж мне поверить.
— Но что интересно, — заметил другой, — у Пореша нет недостатка в предложениях, но он так изображает себя в письмах к претенденткам, что они все отказываются.
Поглаживая бороду рукой, ты с усмешкой сказал:
— Мне совсем не хочется, чтобы жена убежала от меня сразу после свадьбы. Поселившись в моем логове, она наверняка скажет: «Ад настоящий! Я этого не вынесу».
— Ну пойдем, взглянем на логово художника, — заинтересовавшись, предложил я.
В Бхилаи было 118 градусов по Фаренгейту. К счастью, у меня был зонтик. А ты невозмутимо шагал с непокрытой головой. Я подвинул к тебе зонтик, но ты отмахнулся:
— Не надо, в этом нет необходимости. Под кабиной крана, в которой мне приходится работать, температура тысяча шестьсот градусов. Так что эта жара меня не так уж и беспокоит.
Я подумал об иностранных специалистах, приехавших с Севера работать в Индию. «За какие грехи, — думал я раньше, — должны они страдать от пашей жары?»
Теперь же я понял, что им и у себя на родине приходится все время работать рядом с огнем.
— И как только ты ухитрился сохранить ясную голову при такой жаре? — спросил я.
Ты мягко улыбнулся.
— В этой жаре я прочитал всего Галиба. В своей кабине я могу думать и писать. По крайней мере я там один, не то что в общежитии.
Я не знал, что на это сказать. Чего только не бывает на свете! — подумалось мне.
— Ну хорошо, — снова заговорил я, — но какие мысли могут приходить в голову, когда все время занимаешься тяжелым физическим трудом? Приятное местечко для чтения стихов! Ничего не скажешь! Не могу себе представить, как там можно еще и писать. Ты меня озадачил. Правду говоришь?
Ты пожал плечами.
— Конечно! В свое время Чарли Чаплин в фильме «Новые времена» показал, как человек превращается в машину. Я думаю, что, если бы Чаплин имел подобный опыт, он показал бы это по-иному. Когда привыкаешь делать одно и то же, перестаешь об этом думать. О многом можно размышлять. Человеческая мысль не знает пределов. Просто к этому надо привыкнуть.
— Все, что ты рассказываешь, поразительно! — восхитился я.
Твое лицо помрачнело, ты тяжело вздохнул.
— Действительно, чего только со мной не бывало! Иногда я задаю себе вопрос: больше ли испытал в своей жизни Горький?
— Ты читал Горького?
— Читал, что попадалось в руки.
Внезапно меня осенило.
— А не пробовал ли ты писать? Почему бы тебе не рассказать людям о своей жизни?
— Да, уж лучше писать о своей жизни, — сказал ты, — чем читать глупые рассказы, которые сейчас печатают. Какие-то они вялые и безжизненные. А в газетах то и дело читаешь: «В трущобах Калькутты в одной комнате ютятся двенадцать человек, беженцам негде жить и нечего есть, люди не имеют работы, не могут получить образования, учителя бедствуют». Стоит раскрыть газету, только это и видишь. Все твердят о том, какие ужасные лишения им приходится переносить. И они называют это горем и мукой! И поэтому сидят сложа руки. Никто из них не умирает от жажды в безлюдной пустыне, никто не тонет в бескрайнем море. Их не бросили в джунгли на съедение диким зверям. Так что же валяться в постели и ждать смерти? Ты встань! Беги! Борись с бедой! Вот это я понимаю!
— Все-таки ты подумай о моем предложении, — сказал я.
— Но кому интересна история моей жизни? Кто я такой?
— Ты человек из народа. И раскрыть красоту и ценность жизни простого человека — это великое дело. Если подумать, то все сегодняшние проблемы кажутся нам столь сложными еще и потому, что простой человек не знает себе цены. Ну ладно, не буду читать тебе лекций.
— Да и что писать-то? — сказал ты.
— Кто ж, если не такие, как ты, напишет новую Махабхарату?
— Какую Махабхарату?