Современная канадская повесть
Шрифт:
Джим притрагивается к фуражке в знак приветствия и вразвалку ковыляет к себе. «Он» — это Ришар. Он был у нас, когда я уходил около девяти вечера. И до сих пор еще там. Иначе Джим видел бы, как он выходит. Раз в две недели у Ришара свободная суббота.
Как только хлопает входная дверь, голоса наверху стихают. Я человек тактичный и поднимаюсь по лестнице медленно. Они сидят на диване. Она — поджав под себя ноги, заметно нервничая. Он, слишком огромный и неуклюжий для этого розового дивана, сидит на краешке в неловкой позе, смущаясь и, кажется, не вполне понимая, что происходит. Обыкновенно, когда я вхожу, он, красный как рак, сосредоточенно рассматривает свои ботинки. Взгляд Мадлен в таких случаях выражает одно и то же: «Уходи побыстрей. Он же стесняется!» Я каждый раз испытываю небольшой шок, когда вижу их вдвоем. И жалость тут не помогает. Когда Мадлен не плачет, все
Мадлен резко переменилась после рождества, вероятно, осмелев от моего отречения. Она перестала скрывать свою любовь от людей и начала повсюду таскать за собой ошалевшего Ришара, у которого все время такой вид, будто он ступает по раскаленным углям.
Дома с ее лица не сходит маска холодной веселости с вымученной улыбкой, в которой не участвуют глаза. Со мной она чрезвычайно предупредительна и через Терезу даже снабжает меня виски. Укрепляет мой нейтралитет. По-моему, в глубине души она меня слегка презирает за то, что я, как ей кажется, не слишком дорожил ее верностью. Но не могу же я сказать ей правду о том, что во мне произошло, объяснить, что я лишь с помощью виски поддерживаю свою жалость к ней, хотя по складу своему вовсе не пьяница. Поэтому я не говорю ничего. Я забиваюсь в свое убежище и вливаю в себя очередную дозу безразличия.
Когда я впервые увидел Ришара у себя в доме, все мое спокойствие, с таким трудом созданное, едва не рухнуло. Мадлен высоко держала голову и вела себя так, будто в нашей встрече нет ничего необычного. Она представила нас друг другу. Он протянул мне дрожащую руку, но я не пожал ее: могучая, жилистая пятерня виновато застыла в воздухе, потом медленно опустилась. Я сделал это не со зла: просто никак не желавший умирать во мне обыватель имел весьма отсталые представления о приличиях. В тот вечер я ушел пить к Кури, в его кабинет за рестораном. Чуткий человек Кури. Он поставил на конторку две бутылки, закрыл дверь и исчез на целый вечер. Вернулся он около полуночи и, не говоря ни слова, выпил со мной стаканчик. Когда я уходил, он пожал мне руку. Вот и все.
За этот период я вышел из себя еще только один раз, но виновата была не Мадлен. На прошлой неделе меня попросил зайти Артюр Прево. О! Босс был недоволен! Негодование придавало его чертам даже некоторое благородство.
— Вам надлежит понять, что положение, которое вы занимаете, ко многому обязывает!
— К чему же именно?
Я был взвинчен, и вопрос мой прозвучал вызывающе. Толстяк оборвал начатую тираду и посмотрел на меня, как бы прикидывая, не следует ли дать полную волю своему гневу, потом продолжал:
— Вы ни при каких обстоятельствах не должны быть замешаны в скандале. Компрометируя себя, вы компрометируете нас всех, и мы будем вынуждены от вас отступиться. По-моему, в ваших интересах быть с нами заодно. Черт побери! Вы ведь уже не маленький!
— Какие у вас ко мне претензии?
Он сразу заговорил вкрадчиво, словно щадя мои чувства и боясь слишком грубо коснуться больного места:
— Вы сами знаете. Ваша жена поступает недостойно по отношению к вам. Я не собираюсь судить ее, боже сохрани! Но ведь она изменяет вам открыто!
— Это можно поставить в упрек ей, но не мне.
Прево уже не знал, чем меня пронять. Он не понимал, издеваюсь я над ним или уже стал заговариваться от горя.
— Ваше поведение… э-э… кажется нам довольно странным. Мы не понимаем вашей позиции, которая… мягко говоря, спорна.
— Что вы хотите сказать?
На сей раз тон у меня был ядовитый, и он сразу уловил это. Он немедленно отбросил деликатность, сковывавшую его до сих пор.
— Настоящий мужчина не потерпит в своем доме любовника жены! Никто не хочет из-за этого с вами знаться. У вас же нет ни капли гордости!
— У меня достаточно гордости, чтобы прекратить этот разговор. Я вам не мальчик.
Тут Артюр Прево перешел на свойственный ему язык. Он меня не шантажировал, нет. Он лишь коснулся, скажем так, деловой стороны вопроса.
— Я найду способ справиться с вами! В вас принимаешь участие, помогаешь вам, предостерегаешь, а вы дерзите. Мы еще встретимся, доктор! И тогда посмотрим, не слетит ли с вас спесь.
Ему известно, что клиентура от меня отступилась. Он ждет дня платежа. Но я как-нибудь выпутаюсь и в этом месяце, и в следующем. На худой конец существует банк, а в самом крайнем случае — доктор Лафлер со своими честными заработками. Я заставлю Прево ждать столько, сколько смогу. А потом… потом будет видно. За несколько месяцев может столько всего произойти! Например, я могу решиться на отъезд. Или вдруг иссякнет моя жалость. И тогда я стану наконец настоящим мужчиной!
На сей раз, когда я вхожу, Мадлен здоровается со мной. Она знает, что я ездил за город. Я предупредил, уходя, чтобы она не волновалась, если я завязну где-нибудь на полночи. Видимо, это вызвало у нее сочувствие. Ришар молчит. Я направляюсь в столовую. На буфете — непочатая бутылка виски. Проходя обратно мимо них, я не прячу ее. Нам уже нечего больше скрывать друг от друга. Мой кабинет встречает меня полумраком морозной ночи, припорошенной лунной пудрой. Я опускаюсь в кресло и впадаю в оцепенение: постепенно внутри образуется пустота, и я делаюсь неподвижен, как окружающие меня предметы. Из прострации меня выводит снегоочиститель, который движется по улице с ревом реактивного самолета. Машина уже проехала, а воздух все еще сотрясается, и только через минуты две тишина, словно пыль, вновь опускается на землю; однако мне уже трудно восстановить в душе пустоту. На память приходит мой разговор с кюре.
«Никто не понимает, как вы с этим миритесь». И последний его взгляд, почти брезгливый. Я с самого начала знал, что меня никто не поймет, и не рассчитывал на это. Но на какой-то миг я вдруг поверил, что священник как раз понять способен. Я тоже несу ответственность за человеческую душу. Я в ответе за Мадлен, но не за ее спасение, а за ее счастье. И это тоже требует смирения. Но мне оно дается труднее, чем ему, потому что в моем случае затронута плоть. У меня бывают вспышки гордости и желания. В Мадлен ведь есть не только душа, но и тело, тело, которое я люблю, — от одной мысли о нем я каждый вечер был бы на грани помешательства, если бы не виски — верное подспорье на пути жалости, изобилующем коварными ловушками. Я бессилен освободиться от влечения к Мадлен. А когда оно овладевает мной, во мне тут же просыпается и гордость. Присутствие Ришара в доме жжет меня огнем. Будь у меня оружие, я вполне мог бы в один из таких моментов пустить его в ход. Да! Нужна немалая выдержка, чтобы не дать истощиться жалости, чтобы продолжать оберегать душу Мадлен, заботиться о ее счастье. Это требует такой же внутренней закалки, как всякая добродетель. Но старый кюре меня не понял, моей добродетели не оценил — словом, отнесся ко мне, как все прочие мужчины.
И все-таки я не отступлюсь. Я убежден, что избрал верную позицию. И пусть меня не попрекают виски! Когда я почувствую себя достаточно сильным, я брошу пить. А сейчас виски мне необходимо, потому что я всего лишь человек, и оно помогает мне избежать греха, устоять против искушения гордыней. Алкоголь делает меня мудрее, человечнее, открывает во мне шлюзы жалости. Иначе я давно оставил бы свои упражнения в святости.
Я пью каждый вечер и благодаря виски смотрю на собственную жизнь, как зритель. Все, что происходило ей дня нашей свадьбы, было странно. Я прекрасно вижу теперь, что далеко не за все веревочки дергал я. Некоторые я упустил. Часть из них подобрала Мадлен. Кто же приводил в движение остальные? Пока что я не нашел ответа на этот вопрос. Точно так же мне неизвестно и чем все кончится, потому что от моего решения ничего не зависит. Да и будь моя роль не столь ничтожна, я все равно не смог бы ничего изменить, даже если бы все время что-то предпринимал. О, я не фаталист, просто я обрел чувство реальности. Мне уже давно не двадцать семь лет. Зрелость пришла ко мне стремительно и рано, в самом начале лета. Продержусь ли я до осени, как другие, или упаду на землю раньше срока?