Современная китайская проза
Шрифт:
— Самое главное указание — великий вождь председатель Мао учит нас: армия без культуры — невежественная армия. Революционные товарищи, революционные массы! Уездная театральная труппа дает в нашем городе представление, это самое большое представление, самая большая поддержка, самая большая забота руководителей о нас! Представление сейчас начинается! Кто еще не собрался, пусть поспешит на площадь Революции! Это пьеса о борьбе против врагов революции; вопрос о том, смотреть или не смотреть эту пьесу, — это не простой вопрос, это водораздел между революционерами и врагами революции…
От шума и
Навстречу нам шли несколько ополченцев с винтовками за плечами и красными повязками на рукавах. Шедший впереди смуглый парень, державший гонг, ткнул им в мою сторону и строгим голосом спросил:
— Ты что здесь делаешь?
Я сбавил шаг.
— Я, я… собираюсь смотреть представление…
— Так беги быстрей! Еще плетешься, так-то ты относишься к врагам революции!
Мне ничего не оставалось делать, как побежать со всех ног, и когда я добежал до конца улицы, то увидел, что вся площадь уже заполнена народом. Откуда-то взявшиеся ополченцы окружили площадь кольцом и следили за порядком. Те, кто хотел смотреть представление, могли войти, а назад уже никого не пускали. У меня не хватило смелости протиснуться вперед, и я примостился сбоку. По правде говоря, мне раньше не доводилось видеть театральное представление, я просто хотел взглянуть, что это такое. Но я почувствовал, что атмосфера на площади была необычной, и немного заволновался. Я не знал, пришли ли сюда Пань Лаоу, Чжао Лян, Ши Гу. Мне очень хотелось их найти, но лишь только я поднялся и стал смотреть по сторонам, как один ополченец крикнул мне:
— А ну сядь, тут нельзя ни ходить, ни болтать.
Ничего не поделаешь: пришлось мне сесть. Через некоторое время на помосте раскрылся занавес. Музыки не было, на помост вышли два человека — один длинный, другой низенький. Длинный был перепоясан ремнем, а сбоку у него висел пистолет. Коротышка держал цитатник в высоко поднятой руке.
Рядом со мной сидел парень с длинными волосами, в белой рубахе и очках, говорил он как уроженец Чанша — видно, интеллигент, посланный в деревню. Он сказал мне, что тот длинный — это местный военный начальник, зовут его Ли, а коротышка — районный секретарь, фамилия его Чэнь. Эти двое всем заправляют в районном комитете. Тот, кого зовут Ли, еще ничего, а секретарь — тот самый вредный…
Ли поднял руку, призывая всех к тишине.
— Товарищи, не надо шуметь, мы сейчас проведем собрание, а после собрания будет представление… Секретарь Чэнь, давай начинай…
Секретарь Чэнь вышел вперед, поднял над головой цитатник, со всей силой помахал им, а потом, припав губами к микрофону, закричал:
— Самое главное указание: ни в коем случае не забывайте о классовой борьбе! Революционные товарищи! Прежде чем смотреть представление, мы сначала наведем критику, чтобы вымести всю поганую нечисть! Мы сейчас их по одному покажем массам!
Затем секретарь Чэнь отдал приказание, и два ополченца вытолкали на помост молодую девушку, вид у нее был вполне приличный, сразу и не догадаешься, какое преступление она могла совершить.
— Не надо шуметь, не надо шуметь! — Военный начальник развел руками, успокаивая толпу.
— Эта девица совсем стыд потеряла, она маленькая лиса-оборотень… — сказал секретарь Чэнь. — Ей нынче только девятнадцать лет, а она уже хочет зарегистрировать брак, упрямо придерживается реакционных взглядов, идет наперекор политике поздних браков, которую проводит партия; ну как, будем ее критиковать?
Кругом стоял оглушительный свист, ничего не было слышно.
— Повесить на нее табличку!
Кто-то повесил девушке на грудь заранее приготовленную черную табличку. На табличке белыми иероглифами было написано: «Нарушитель указа о поздних браках — Ли Цзуйин».
— Склони голову, признай вину! — Секретарь Чэнь сам пригнул голову девушки.
Несчастная и так уже согнулась в три погибели. Ее волосы упали вниз и закрыли лицо.
— Что выделывают! Пусть рано жениться нельзя, но разве это преступление! — сердито сказал у меня над ухом юноша в очках. — Наш коротконогий черт небось сам на девушку глаз положил, а когда не вышло, тут же мстить начал… А, мать их за ногу, есть справедливость или нет?
После того как девушку уволокли, на сцене прошли, как на карусели, человек семь-восемь — мужчины и женщины, старые и молодые. Хотя военный начальник все требовал тишины, в толпе на него уже не обращали внимания. Старики покуривали, женщины примеривали обновы, кормящие матери расстегивали кофточки и давали грудь младенцам, какие-то юноши, сгрудившись в кружок, молча выбрасывали пальцы, играя на сигареты. На небе были облака, и солнце пекло не так сильно, но в воздухе парило, как перед грозой, и дышать было тяжело. На сцене становилось все меньше порядка, кампания критики еще не кончилась, до представления явно было еще далеко, но люди уже устали от духоты. Вдруг в толпе перед собой я увидел Ши Гу. Он тоже меня заметил и пробрался ко мне.
— И ты здесь? — спросил я.
— Да заставили прийти, убежать нельзя было, — ответил он.
— А Пань Лаоу и Чжао Ляна видел?
— Нет, но, наверное, они тоже тут.
Ши Гу примостился рядом, вытащил из кармана горсть семечек, отсыпал мне и еще угостил сидевшего рядом парня в очках. Тот, лузгая семечки, сердито сказал:
— А знаете, какую табличку надо повесить на этого коротышку секретаря?
— Что-то не соображу сразу, — ответил Ши Гу.
— «Хулиган!» Глядите, стоит перед толпой народа, а на штанах одна пуговица не застегнута, все приличия попирает!
Мы с Ши Гу невольно рассмеялись.
В этот момент на сцену вывели старушку, и я, пораженный, толкнул в бок Ши Гу:
— Это не У Айхуа?
— Кто?
— Ну ты еще о ней говорил на плоту — возлюбленная Пань Лаоу; я только что видел ее в закусочной.
— Да я только слышал о ней от Пань Лаоу, а сам не видал ни разу.
— Она подаяние просит, нищая теперь. Что она еще такое сделала…
— Эту старую дрянь зовут У Айхуа, с молодости все норовила жить получше, а работать поменьше, выражала недовольство политикой партии, специально попрошайничала на улице. А ну говори, ты нарочно социализм чернишь?