Современная китайская проза
Шрифт:
— Этот ваш начальник, он что, действительно дружил в армии с моим отцом? Что-то я никогда не слышал о таком.
Чэнь вдруг ощутил горький стыд.
— Молод ты еще! Отец мог и не рассказывать тебе о нем. — Теперь уже Чэнь Гао отбросил ту вежливость, которой требовало его положение гостя.
— Отец говорит, с тех пор, как он стал ремонтировать автомобили, у него вдруг обнаружилось слишком много однополчан.
Чэню стало жарко, стремительно колотилось сердце, на лбу выступили капли пота.
— Ты хочешь сказать, что твой отец не знаком с товарищем Н.?! Да знаешь ли ты, что он с тысяча девятьсот тридцать шестого года находился в Яньани! В прошлом году его статью напечатал журнал «Хунци»! Его
Чэнь так распалился, что речь его напоминала лозунги или газетные призывы, особенно когда он стал превозносить заслуги Н. и упомянул его знаменитого брата. Потом он как-то обмяк, пот заливал ему глаза.
Парень только презрительно ухмылялся.
Чэнь Гао опустил голову, он стыдился самого себя.
— Вот что я вам скажу, — произнес парень вставая, точно собирался сделать важное заявление, — сейчас, чтобы повернуть любое дело, нужно, во-первых, что-нибудь иметь — что вы можете нам предложить в обмен?
— Мы… У нас… — бормотал Чэнь. — Бараньи ноги! — вдруг выпалил он.
— Бараньи ноги?! Не подойдет! — Парень опять улыбнулся. Его недавнее презрение сменилось жалостью. — Во-вторых, вам следует подучиться обделывать дела. И вообще, зачем вам мой отец? Что-нибудь на обмен, умелый маклер, поддержка какой-нибудь знаменитости — и успех обеспечен! — Помолчав, он добавил: — А отец уехал в Бэйдайхэ… по делам. — Он не сказал «отдыхать», но кто же не знает, зачем ездят на курорт Бэйдайхэ…
У Чэнь Гао все плыло перед глазами. Он двинулся было к двери, потом замедлил шаг и прислушался. Звучала балетная музыка венгерского композитора. Он увидел вдруг желтый лист, кружащийся, словно в танце, над голубым озером, которое с трех сторон обступили снеговые вершины; а дальше за озером тот городок. Дикий гусь опускается на озерную гладь.
Чэнь Гао быстро спускался по темной лестнице. Его шатало, ноги заплетались, как у пьяного. Он слышал стук и не понимал: звук ли это шагов, или так бешено колотится сердце. Он вышел на улицу и взглянул вверх. Тусклая оранжевая лампочка на покосившемся столбе вдруг показалась ему кроваво-красным глазом отвратительного чудовища. Страшным, таинственным глазом.
Чэнь бросился прочь, легко перемахнул через канаву, прислушался. Футбольный матч кончился; спокойный голос диктора сообщал прогноз погоды. Чэнь поспешил на остановку. Здесь было многолюдно. Молодые работницы, видимо едущие в ночную смену, спокойно обсуждали вопрос о премиях. Шептались, тесно обнявшись, юноша и девушка. Чэнь Гао вошел в автобус и пристроился возле двери. Кондукторша на этот раз другая, уже немолодая, худая — острые ключицы проступают сквозь ткань кофты. За последние двадцать трудных лет Чэнь многое понял, узнал цену всему, чего был лишен. Но, как и прежде, любил свет фонарей, ночных работниц, демократию, премии, бараньи ноги…
Раздался звонок, и двери автобуса разом захлопнулись. Поплыли назад фонари, тени деревьев.
— Кому билеты? — спросила кондукторша и, не дождавшись, пока Чэнь Гао разыщет мелочь, выключила свою лампочку. В это время обычно ездят только ночные рабочие, а у них проездные на весь месяц.
Перевод И. Смирнова.
СМЯТЕНИЕ
I
Впервые
Теперь ему пятьдесят один, он только что назначен управляющим неким учреждением по охране окружающей среды и в Т. направляется на деловое совещание. Зарплата, правда, не слишком высокая, но должность, как разъяснили кадровики, входит в особую категорию: пониже министра, но выше начальника управления и директора производственной компании. И красный, и квалифицированный[31], в расцвете лет и сил, снискавший благоволение начальства и завоевавший доверие масс, руководитель без чиновного духа, специалист без загибов, даже зависти к своей счастливой судьбе избежал — в общем, редкий перспективный кадр. После III пленума ЦК раздобрел, так что пришлось принимать меры, чтобы остановиться на нынешних 141 цзине. Повседневная габардиновая армейская форма (ее китель отличается от «суньятсеновки» в основном клапанами, прикрывающими четыре пуговицы карманов) всегда была вычищена до блеска, а на случай праздничных церемоний, встреч с зарубежными гостями или поездок за границу висели у него добротные шерстяные костюмы. Головных уборов не носил и верхнюю пуговицу на кителе не застегивал.
В жестком спальном вагоне ехал помощник, которого он прихватил с собой в командировку, а сам — в мягком. Какова цена билета, сколько отпущено на командировку, он не знал, просто не удосужился поинтересоваться. Отдельное купе? Мягкое? Ему все равно — сидел, просматривая материалы: документы Госсовета, извещения, отчеты, подборки, кое-что на иностранных языках. Покачивание вагона убаюкало его, но среди ночи же и разбудило, он натянул свитер, откинул москитную сетку и цветистую занавеску и засмотрелся на луну — сопровождая поезд, она подрагивала вместе с ним. Лунный свет расстилался над всходами на белесых полях, обволакивая дальние горы и могильники, сдвигал со своих мест тени и растворял деревья, оставляя от них лишь силуэты. Поезд, подумалось ему, — корабль, рассекающий море. Он закурил, но после пары затяжек загасил сигарету, чтобы «не загрязнять окружающую среду» в купе.
— Двадцать восемь лет! — чуть слышно пробормотал он.
Это всем известная семья
Из села Саньшилипу в Суйдэ,
Полюбила парня девица,
Прикипели сердцем к дружке друг [32] .
«Сяло» вместо «село», «серце» вместо «сердце» — ну, совсем по-деревенски.
— Еще давай!
— Еще! Еще раз!