Современная китайская проза
Шрифт:
— Напрасно отняла у тебя время, — произнесла Циньцинь тоном провинившейся школьницы, достала конспекты и принялась торопливо их пролистывать.
Из стопки книг Фэй Юань вынул одну небольшую, в изящном дорогом переплете:
— Возьми почитай… Если будет время, приходи почаще, ладно? Я ведь тоже страдаю от одиночества…
Холодное закатное солнце сверкало на разрисованных морозом окнах. Циньцинь бездумно смотрела на стихи, висевшие над постелью Фэй Юаня, напрасно силясь понять, что особенного он в них увидел.
Я песню спеть хочу, которую не пел,
Но каждый день лишь прикасаюсь к струнам.
VI
Дни
«Еще неделя прошла, — подумала она с тоской, глядя на хризантемы в горшке, стоявшие на подоконнике. — Осталось сорок семь дней, всего сорок семь…»
— Сегодня воскресенье, — донесся из кухни мамин голос. — Надень шубку, которую тебе подарил Фу Юньсян.
Что же, надо примерить и надеть, ведь рано или поздно придется ее носить. Что-то упало на пол, разбилось. Оказалось, что это термостакан, сохраняющий тепло, который Фу Юньсян подарил ей ко дню рождения в прошлом году. Ей не было жалко стакана, разве только это дурной знак.
— Что с тобой? Ходишь будто потерянная, — удивилась мать. — Сглазили тебя, что ли? Или обидел кто? Ну чем тебе не пара Фу Юньсян? В институте учишься, а людей избегаешь…
— Помолчи, мамочка, ладно? — Циньцинь хлопнула дверью. Разве поймет ее мать? А могла бы понять, Циньцинь все выложила бы ей начистоту. Больше тридцати лет прошло с того дня, как ее отнесли в узорчатом паланкине в дом мужа, и она спокойно провела там всю жизнь, родила и вырастила детей. Даже тайцы в джунглях признают право на любовь, а мать никогда не знала любви. Вот и хочет, чтобы дети так же прожили жизнь. Есть достаток, чего же еще желать? Отец тоже возмущался: «Чего ты терзаешься?!» Родители твердо усвоили жизненные принципы своего поколения и всячески стремились навязать их детям, забывая о трагедиях, случавшихся в прошлом. Им была чужда неудовлетворенность собственной судьбой. Она вызывала в них гнев. Их не радовал весенний ветер, от которого в горах и долинах лопаются почки и зеленеют ивы. Во многих семьях теперь не было согласия между поколениями. И дело тут было не только в образовании, но и в отсутствии взаимопонимания. Циньцинь не считала, что все родители не правы, к тому же старшие чаще молодых оказывались и веселыми, и жизнерадостными, вполне довольными своей судьбой. Ее же родители были совсем другими, да и семьи, с которыми она общалась, тоже. Будь у Циньцинь старшая сестра, девушка не страдала бы от одиночества. Заводские подруги с нетерпением ждали свадьбы Циньцинь, мечтая повеселиться, а ей не о чем было с ними говорить. У заводских ворот на доске постоянно появлялись объявления то о соревнованиях по пинг-понгу, то о наборе учащихся в театральную труппу или художественную студию, то о художественной выставке, организованной профкомом, о лекции по литературе или о вечере поэзии. Однажды пригласили из провинции выступить молодого отличника производства. Но вечера заполняли у молодежи лишь половину досуга, а куда девать остальное свободное время? Циньцинь не покидало чувство безотчетной тоски, о которой она не могла бы никому рассказать. Все эти мероприятия были для нее чем-то далеким, как свет на другом берегу реки или красавец водопад на противоположной стороне горного ущелья.
Она читала книги о молодежи пятидесятых годов, честной, бескорыстной, готовой к самопожертвованию, смело глядящей в будущее. Какими же счастливыми были эти люди! А что стало с ними потом? Счастье постепенно уплывало от них и к концу шестидесятых годов сменилось страданьем. Циньцинь не разделяла их взглядов, их отношения к жизни. Чего-то в них не было, самого важного, и подражать им Циньцинь совсем не хотелось. Но прошедшие годы по-прежнему алели для нее пламенем энтузиазма. Давно канули в прошлое тридцатые годы. Осталось ли от прошлого хоть что-нибудь в нынешнем обществе? Циньцинь верила, что осталось. Но друзья ее не верили. А Фу Юньсян вообще не хотел думать о подобных вещах. «Нашла из-за чего терзаться», — говорил он. И Циньцинь, натолкнувшись на глухую стену непонимания, перестала с ним спорить. Ее тоскующая душа жаждала стимула, именуемого чувством времени. Но каково оно, это чувство времени восьмидесятых годов? Хоть бы встретить человека, который вместе с ней стал бы доискиваться смысла человеческого существования…
Была у Циньцинь в деревне подруга, старше ее, родом из Пекина, которая потом вернулась туда. Она говорила: «Жизнь человека без любви неполноценна. Полюбишь — и найдешь в любимом самое себя, будешь тогда к себе требовательнее, станешь лучше, сбудутся мечты, найдешь свое место в жизни. Выйти замуж и народить детей — дело немудреное, а вот полюбить трудно, любовь — ей предела нет».
Ее слова запали в душу Циньцинь. Да, полюбить и в самом деле нелегко. Ни разу не увидела Циньцинь в своем женихе самое себя и потому не могла понять, что это значит. Ей не о чем было говорить с Фу Юньсяном, а он вовсе не желал, чтобы она стала требовательнее к себе, стала лучше. И все же через сорок дней она «найдет свое место в жизни», бок о бок с ним. Мелькали листки календаря, ночи становились короче, время не остановишь, чего же она, глупая, ждет, ведь теперь ничего не изменишь. Фу Юньсян уже несколько раз звал ее сняться на свадебной фотографии, откладывать больше нельзя. Ей двадцать пять, а она еще никого не любила: то ли не встретился тот, кто по сердцу, то ли нет такого на свете.
На этой неделе она не пошла к Фэй Юаню, хотя вопросов по японскому накопилось уйма; ей почему-то не хотелось спускаться в темный подвал. В глубине души она уважала Фэй Юаня за остроту мысли и аналитический склад ума. Тоскуя, она мечтала о том, кто сможет ее понять — неважно, кто бы он ни был, — с кем можно говорить не только о японском языке, но и о жизни. Может ли она раскрыть душу Фэй Юаню? А если раскроет, что подумает он о ней? Северное сияние для него просто явление природы, и разговор о нем он счел болтовней, на которую не стоит тратить время. О себе он чересчур высокого мнения, считает себя осью, вокруг которой вращается общество. Как же можно с ним быть откровенной? Можно снова попросить его позаниматься японским, но если узнает Фу Юньсян, то устроит скандал…
Быстро позавтракав, она стала собирать сумку, чтобы идти в университет.
— Впору тебе шуба или нет? — спрашивала мать. — Юньсян сказал, что, если не годится, надо отдать портному, пусть перешьет.
— Не годится! Не подходит! — крикнула Циньцинь уже с лестницы, хотя совсем забыла ее примерить.
В воскресенье было большое движение, и Циньцинь едва не опоздала, уже прозвенел звонок, когда, запыхавшись, она побежала ко второму корпусу, чуть не сбив с ног какого-то человека. Это был Цзэн Чу, тот самый слесарь, которого она видела у Фэй Юаня. Он явился в своей неизменно промасленной куртке, с застиранной, выцветшей холщовой сумкой для книг на плече, словно школьник. Теперь Циньцинь вспомнила его, он всегда закидывал лямку через голову и торопливо шел в последний ряд. Сейчас он разговаривал с каким-то велосипедистом, вытаращив глаза и побагровев от возмущения, даже уши у него покраснели.
— Сколько раз вам надо говорить? На четвертом этаже плохо работает отопление, к утру полотенца замерзают и встают колом!
— Знаю, знаю, непременно скажу в котельной, чтобы увеличили давление, — неохотно ответил тот, поигрывая педалью велосипеда.
— Бесполезно! Дело не в котле, все упирается в циркуляцию. Еще до начала отопительного сезона я предлагал проверить сеть…
— Технические вопросы потом, мне сейчас некогда. А ты не болтай лишнего, — с пренебрежением опытного и старшего по возрасту человека отвечал ему собеседник, усаживаясь на велосипед.
— Ты так не уедешь! — закричал Цзэн Чу и вцепился в багажник — велосипед упал.
— Чертенок, — засмеялся велосипедист, поднявшись и отряхиваясь от снега. — Усердие не по разуму. Ты же слесарь, куда суешься? Сеть планируем проверить в будущем году, спешки нет.
Циньцинь уже была далеко, но все еще слышала, как кричал Цзэн Чу:
— Знаю я вас! В будущем году перенесете на следующую пятилетку. Все студенты перемерзнут! Вас бы поселить на четвертом этаже, и хоть раз вам бы там заночевать!