Современная норвежская новелла
Шрифт:
Он бросил на меня удивленный взгляд, словно совсем забыл, что я его слушаю.
— О себе самом, разумеется. Показал ей несколько своих стихотворений и минут десять разглагольствовал о мировой литературе. Я хотел поразить ее, и, по-моему, мне это удалось. Потом мы пили лимонад, ничего другого там не подавали, и потом я стал нашептывать ей, что работаю сейчас над одной пьесой и мне совершенно необходима модель, а то второй акт никак не получается, а она, на мой взгляд, такой интересный тип и вот бы она захотела мне помочь. В общем, техника тебе знакома.
— Не знаю, — сказал я. — Я не писатель.
— А потом я достал
Андрэ расстегнул жилет, вскочил и принялся расхаживать взад и вперед по мягкому ковру. Я бы тоже с удовольствием встал, долго усидеть в этом его кресле для посетителей было довольно трудно. Но я остался на месте. Кленовый лист заскользил по стеклу черешком вниз, но потом остановился у нижней перекладины оконной рамы.
Андрэ снова подошел к письменному столу.
— Боже, до чего я был взволнован, — сказал он. — Я не знал, куда девать глаза, не смел посмотреть в ее сторону. Я закрыл лицо руками, своими влажными, потными руками. Меня бросало в жар и в холод, у меня так кружилась голова, что на миг я едва не потерял сознание. Кажется, я даже молился про себя. Но вот бумажка передо мною, лежит на столе у самых моих рук.
Он сделал искусственную паузу. И — грохнул кулаком по столу.
— Разрази меня гром, я увидел загнутый уголок! Неописуемо пикантный, стыдливый, целомудренный, самый очаровательный загнутый уголок, какой только можно себе представить! До того аппетитный, что я готов был его проглотить!
На столе против меня лежал причудливого вида красивый камень. Из тех, какими в конторах придавливают к столу записки и бумаги, чтобы внезапный порыв ветра не расшвырял их по комнате. Погруженный в свои мысли, я взял камень и взвесил его на ладони.
— Ну а дальше? — спросил я.
— Дальше? — Рука его с растопыренными крепкими пальцами лежала на столе. Я не мог оторвать взгляд от коротко остриженных четырехугольных ногтей. — Дальше — что ж, нетерпеливое ожидание, счастье были позади. Оставалось лишь тайком снять в городе комнатушку. Конец ведь всегда трафаретный.
— Пожалуй что так, — отозвался я.
— Между прочим, как личность она была достаточно заурядна, — заметил Андрэ. — Скоро я начал от нее уставать. Так что тянулось это не особенно долго.
Кленовый лист исчез, его уже не было видно. Я осторожно положил камень на стол и взял свой бокал. Во рту у меня по-прежнему было сухо.
— Ты что, торопишься? — спросил Апдрэ, увидев, что я достаю часы. — Скорей к себе в контору и снова за дела об изменниках родины?
— Ого! — сказал я. — Засиделся я однако! Надо бежать, а то опоздаю. Я должен поспеть на поезд четырнадцать тридцать. — Я взял свою шляпу, пролежавшую все это время на столе, и поднялся с кресла.
— Как, уже?.. — Вид у Андрэ был крайне огорченный.
— Что поделаешь, — сказал я. — Работа.
— Ты хоть виски-то сначала допей. — Он крепко, по-дружески обхватил меня за плечи.
Мне стало как-то не по себе. Я взял свой бокал и осушил его. Я выпил все до дна. Последний глоток виски
— Смотри же, обязательно ко мне загляни, когда в следующий раз будешь здесь, — сказал Андрэ. — И постарайся, чтобы у тебя было побольше времени. Приятно посидеть вот так вдвоем, вспомнить, как говорится, счастливую пору своей жизни. Вернее, счастливые мгновенья, — поправился он.
Я пожал ему руку на прощанье. Ладонь у него была жесткая, сухая и теплая.
— Ты наших кого-нибудь видишь? — спросил Андрэ. — А что, если нам как-нибудь собраться всем вместе? Здорово было бы, а? Черт дери! — восторженно рявкнул он вдруг. — А ты знаешь, что в этом году десятилетие нашего зачисления в студенты? Мы же в тридцать пятом поступили, верно? Господи, ну конечно! И ты, и я, и Фредрик, и Рольф, и Лисбет, и Венке, и… Да, кстати, а что стало с Венке, ты не в курсе? Не знаешь, где она сейчас обретается?
— В Драммене, — сказал я.
— В Драммене? И вы с ней видитесь?
— Каждый день, — ответил я.
— Что ты говоришь!
— Она замужем. — Я понимал, что самое время сказать ему об этом. Возможно, мне следовало сказать об этом раньше.
— Да что ты говоришь! И кто же ее муж? — спросил Андрэ.
— Я.
Упругие мускулы у него на щеках как-то разом обмякли, опали. И я подумал, до чего не похож сам на себя может сделаться взрослый мужчина, когда он чем-то ошеломлен — с раскрытым ртом и отвисшей челюстью.
— Да, — сказал я. — Мы поженились осенью сорокового. У нас уже двое детей и третий в проекте. Я очень счастлив с нею.
— Да… — Большие черные зрачки Андрэ сузились, но на этот раз он смотрел мимо меня.
— Ладно, как-нибудь еще поговорим. — Я уже застегнул пальто и стоял в дверях.
— И счастливо тебе закончить новую книгу, — добавил я.
Взгляд мой упал на красивый камень на столе у Андрэ, и я улыбнулся.
Но, выйдя в коридор, я остановился и секунду стоял смотрел на дверную ручку его кабинета. Это была металлическая ручка современного фасона, гладкая и блестящая. Возможно, поэтому мои пальцы так явственно отпечатались на ней.
ТУРБОРГ НЕДРЕОС
Дождь
Перевод Ю. Поспелова
Все дома были черные. И белые дома, и серые дома, и зеленые — они все теперь были черные, а пятна от воды, проступившие на стенах, были еще чернее. Воздух тоже был черный — черный, как дым. И хотя на улице никто не играл, все равно было очень шумно. Улица была полна самых разных звуков. Вода неслась по канавке вдоль тротуара, будто настоящая река, она бурлила и пенилась, из водосточной трубы хлестал водопад. Окна в домах были похожи на глаза — недобрые глаза, которые не хотели на нее смотреть. Улицы были голые, пустые и замерзшие, но все-таки живые. В лужах прыгали тысячи торопливых капель, они разбегались кругами, мешая друг другу, иногда вскипая вдруг белым фыркающим фонтанчиком, а на блестящем асфальте танцевали тени. Интересно, когда стоишь на дожде, подняв лицо и открыв рот, чтобы поймать капли, то в рот почти ничего не попадает, зато все лицо мокрое и за воротник тоже течет. Она высунула язык еще дальше, но все зря — разве дождь на него попадет, даже самый сильный на свете?!