Современная швейцарская новелла

Дюрренматт Фридрих

— Вы ведь знаете, когда делаешь что-нибудь не сам…

Хуггенбергер принадлежал к тем клиентам, которые посещали сауну только осенью и зимой, так что и память о нем успела выветриться, как вдруг, в конце сентября, сразу после обеда, он появился в холле загорелый, без палки. Он точно знал, что его абонемент действителен еще на шесть посещений.

Потом массажист оправдывался, что не мог не впустить его без веских на то оснований.

Траксель в тех же выражениях извинился перед клиентами.

— Ну уж мы-то основания найдем! — ответили клиенты.

И от клиентов посыпались жалобы.

Если температура в сауне была 90 градусов, они требовали 100–110, если вдруг не оказывалось какого-нибудь напитка, они требовали именно этот, и никакой другой. Они не только стали недружелюбно относиться к Тракселю, но и между собой у них теперь вдруг ни с того ни с сего вспыхивали ссоры. Некоторые клиенты перестали раскланиваться друг с другом, целые компании поменяли расписание и приходили теперь не в свой день… и невольно становились участниками свары незнакомых им людей. У каждого была своя точка зрения на то, как положено содержать сауну, каждый лучше других знал, как долго и при какой температуре можно выдержать в парилке и при какой температуре потом надо остывать, сколько времени находиться в бассейне, нужно ли нырять с головой и как долго следует отдыхать, как лучше растираться полотенцем; они больше не посмеивались добродушно над политическими взглядами друг друга, неожиданно выяснилось, что кто-то всегда внушает подозрение. Единодушными они становились лишь тогда, когда неожиданно появлялся Хуггенбергер и, ни с кем не здороваясь — все его попытки завязать разговор наталкивались на глухую стену антипатии и враждебности, — проходил в парилку и забирался на полку рядом с печью.

Одни задерживались в парилке дольше, чем это было им по силам, другие, те, что стояли под душем, закрывали его, торопливо вытирались и шли в комнату отдыха либо в аэрарий, не замечая Хуггенбергера, который, держась за стену, по скользкому полу с трудом тащился к ближайшему душу.

Все прислушивались к шуму в душевой, ждали падения, крика, наступившей затем тишины; затаив дыхание они наклонялись вперед, когда Хуггенбергер опускался в бассейн.

Тогда на какое-то время до них доносилось лишь потрескивание электропроводов в печи.

Когда они слышали, как Хуггенбергер плещется в бассейне или открывает душ, то задыхались от ярости. В парилке было невыносимо жарко, но они упрямо оставались там, потом почти одновременно кидались к двери, толкались и тут же начинали злиться и грубить друг другу.

Наконец они решили предъявить Тракселю претензию, почему непрочно закреплена лесенка, по которой они спускаются в бассейн: она вот-вот совсем расшатается, а тогда недолго и свалиться, переломать руки и ноги, а то и разбиться насмерть.

Непростительная халатность, ведь сколько раз они уже говорили ему об этом!

Единственный, кому ничего не грозило, был Хуггенбергер. Он садился на бортик бассейна и соскальзывал в воду: бассейн был достаточно глубокий и заполнен до краев, так что удариться о дно он не рисковал.

Траксель пообещал приделать к бортику бассейна перила из нержавеющей стали, а ступеньки лестницы покрыть рифленой резиной. При этом он заявил, что прыгать в воду с бортика небезопасно и с этим следует покончить. Необходимо исключить малейшую опасность: ведь за несчастные случаи ответственность несет

он.

Когда поблизости не было ни Тракселя, ни его жены, ни массажиста, сами клиенты следили за тем, чтобы заведенный порядок не нарушался: с Хуггенбергера они тогда и вовсе не спускали глаз.

Пол вокруг бассейна из-за мыльной пены и обмылков был особенно скользким, об этом знали все и, не говоря ни слова, обходили опасное место осторожно.

Но ни один не подумал смыть скользкий слой.

Все, кроме Хуггенбергера, знали также, что из каждого душа, когда открываешь кран, даже с холодной водой, в первый момент течет горячая вода; и никто не вставал под душ сразу. Прежде чем закрыть душ и поставить рукоятку смесителя на «холод», они не ленились какое-то время пускать горячую воду.

Кушетки в комнате отдыха они также занимали дольше обычного, и Хуггенбергеру не оставалось ничего другого, как примоститься на холодной каминной приступке. Они знали, что вышедший из парилки последним вылил на горячие камни литр воды, после чего находиться там немыслимо. Поэтому они подолгу задерживались в аэрарии, даже если начинали мерзнуть. Без зазрения совести располагались так, чтобы занять как можно больше места, и Хуггенбергеру приходилось стоять. В душевой они вели нескончаемые беседы, и Хуггенбергер после парилки не мог принять душ. Никто и не думал напоминать ему, что он забыл в душевой мыло и что оно там размокнет.

На кушетках в комнате отдыха были расстелены неизвестно чьи купальные простыни — убрать их Хуггенбергер не решался, — и отдыхать он мог лишь в аэрарии либо на каминной приступке.

Он делал вид, будто ничего не замечает, молчал и тогда, когда не оставалось ни единой свободной газеты.

Прислонившись к стене, он упрямо продолжал стоять на своей единственной ноге, даже если кушетка или кресло долго оставались свободными.

Не успевал он повесить полотенце или простыню на крючок или закинуть их на перекладину, как они снова оказывались на полу. И никому до этого не было никакого дела.

Привык он и к тому, что его ботинок постоянно оказывался под шкафом, у самой стены. Когда он, стоя на колене, с помощью рожка на длинной ручке с трудом вытаскивал ботинок из-под шкафа, все усердно трудились: одни втирали в волосы туалетную воду, причесывались, другие подсчитывали, на сколько они похудели, мазались кремом, обрызгивали себя дезодорантом, одевались, беседовали друг с другом. Они чувствовали себя посвежевшими, будто заново на свет родились, и договаривались вместе распить в «Волах» по кружке пива.

Когда бы они ни приходили, в понедельник ли, во вторник или же в любой другой день, они все знали, что им предстоит сделать и чего делать не надо.

Хуггенбергер приходил нерегулярно; теперь он ставил свой ботинок в шкаф, приносил газету и напитки с собой, потому что, какой бы напиток он ни попросил, все неизменно бывали уже распроданы. В душевую он брал одно лишь полотенце и постоянно таскал его с собой; прежде чем встать под душ или окунуться в бассейн, он вешал его на крючок и не спускал с него глаз. Но и при этом иной раз случалось, что полотенце оказывалось сорванным с крючка проходившим мимо либо снимавшим свое полотенце клиентом.