Современная японская новелла 1945–1978
Шрифт:
— Сегодня на обед будет бобовый суп. Смотрите хорошо работайте, — наказывал им отец.
Прожорливую детвору кормили чем придется, дополняя скудный рацион бобовой похлебкой. По приказу отца дети толпой высыпали на поле, вооружившись мотыгами и заступами с длинными, больше них самих, черенками.
Но как бы то ни было, все дети учились, девочки окончили шестиклассную начальную школу, а мальчики еще и два класса средней.
Учебники, купленные в свое время старшему сыну, были зачитаны до дыр, — ведь по ним по очереди учились все остальные. Необходимые изменения каждый раз вписывались в учебник от руки. Никаких
— Если в учебнике не написано, спросите в школе. На то у вас и учителя, — внушал Токудзо детям. Так они и росли, ни разу не перелистав книжку с картинками или журнал.
В доме дрожали над каждой сэной, да куда там, Токудзо следил за тем, чтобы даром не пропал ни один рин. Так уж у него было заведено. Не признавал он и трат на мебель.
— А к чему она, мебель, когда есть циновки, — заявлял глава семейства. Поэтому в большом семикомнатном доме был один старый посудный шкаф да низенький обеденный столик.
— И лишние кимоно ни к чему, где их хранить, — выговаривал он жене, так и не решившись купить комод. Кити обходилась двумя кимоно — одним для зимы, другим для лета. Впрочем, она постоянно носила рабочую одежду, которая годилась на все времена года. В семье царили спартанские обычаи. Какой бы ни стоял холод, лишней пары нижнего белья все равно никто не надевал. Токудзо не имел привычки носить под кимоно штаны момохики, не носили их и дети. Вечно страдавшие от недоедания, они зябли и ходили с посиневшими лицами. Все это привело к тому, что дети страдали болезнью мочевого пузыря.
Каждый день, вернувшись с работы домой, Токудзо вынимал из кармана заработанную иену и, тщательно разгладив ее утюгом, прятал в кувшин, хранившийся под полом. С детских лет наслышавшись разных историй о банкротствах и вызванных ими скандалах, Токудзо не доверял банкам.
Однажды зимним вечером у соседа Тацукири вспыхнул пожар. Дул сильный ветер, да и сушь была в то время. Соломенная крыша вмиг занялась, все кругом озарилось красным светом, и снопы искр посыпались в разные стороны. Из соседней деревни примчалась пожарная команда, но к этому времени кровля уже рухнула.
Боясь, как бы огонь не переметнулся на его дом, Токудзо, надрывая глотку, отдавал приказания жене и детям вытаскивать постели и все остальное, а сам с заветным кувшином в руках метался около горевшего дома, пока его не окатили водой из шланга. От неожиданности он выронил кувшин; упав на камень, кувшин разбился, и ассигнации полетели в воздух. Обезумев от ужаса, Токудзо бросился собирать их, но, подхваченные ветром, они понеслись прямо и пламя.
По его подсчетам, сгорело около восьмидесяти иен, что означало восемьдесят дней поденной работы, и он подал в суд, требуя, чтобы Тацукири возместил понесенный ущерб. Раз пожар произошел в его доме, значит, он обязан заплатить деньги, считал Токудзо. Но сосед, в свою очередь, утверждал, что пожар возник не по его вине, во всем повинен огонь, пусть с него и спрашивает Токудзо свои деньги, а сам он здесь ни при чем. Тяжба длилась около трех лет, после чего между соседями установилось, как ныне говорится, состояние холодной войны.
Однако годы шли своим чередом, Токудзо стукнуло пятьдесят. Вот тогда и пришла ему идея обзавестись выходным костюмом. Он хотел сделать это тайно, но свидетелем покупки стал посыльный из управы — Кихэй, отправившийся в тот день
К сожалению, времена наступали военные, всякие торжественные церемонии быстро отменялись, в городе уже никто не носил парадных костюмов, сменив их на форменную одежду, введенную для гражданского населения. А Токудзо так не терпелось обновить свою пару — черные брюки в узкую полоску и пиджак с округленной сзади полой. В деревне только директор школы да староста, винодельщик Каэмон, имели такие костюмы, и даже члены управы, люди все состоятельные, в торжественных случаях обходились японской одеждой — шароварами хакама и накидкой с гербом.
Случись Токудзо скопить три тысячи иен и войти наконец в разряд землевладельцев, он попытался бы стать депутатом. Мысль эту он вынашивал смолоду, из года в год продолжая гнуть спину на поденщине. Вот поразились бы его тесть и сосед Тацукири, доведись им увидеть, как, закупив бутыль сакэ, Токудзо обходит в своей выходной паре дома односельчан…
Однако Токудзо умер прежде, чем ему удалось обновить выходную пару, бережно хранившуюся в стенном шкафу. Это случилось на двадцатый год их семейной жизни с Кити и на десятый после постройки дома. Прошло целых полвека, за это время Токудзо успел потерять четверых детей, а скопленные им ценой таких лишений и спрятанные под полом три тысячи иен с наступлением инфляции потеряли всякую цену и теперь равнялись месячному заработку молодых парней с химического завода, недавно построенного в их деревне.
Умер Токудзо зимой 1947 года. Непосильный труд давно подтачивал его здоровье, и в последнее время он едва держался на ногах. Не будучи рослым от роду, он и в лучшую пору своей жизни весил около семидесяти килограммов, перед смертью же высох до тридцати. Домашние считали, что он болен сахарной болезнью, и потому почти перестали его кормить рисом, давая взамен горох и овощи. В деревне никто не хотел этому верить. Чего-чего, а излишеств в еде в этом доме никогда не знали, — какая там сахарная болезнь, просто истощение.
За месяц до смерти Токудзо уехал к невестке — на поправку. Он уже год, как лежал дома на попечении Кити, между тем наступали осенние работы, и она решила на время освободиться от забот о муже. Когда повозка с Токудзо покидала деревню, он, заметив в толпе провожающих Томэ, хотел было пошутить:
— Мне ведь всего пятьдесят три. До смерти еще далеко… — Но улыбки не вышло, так изменилось за время болезни его лицо.
Через месяц он снова вернулся на повозке, но уже в гробу. Ухватившись за крышку, Кити, заявила, всхлипывая, что положит вместе с мужем и его выходной костюм.
— Не мели ерунду! — прикрикнул на нее отец, лишь после смерти зятя впервые посетивший их дом. На похоронах в этом костюме щеголял брат Кити.
IV
Процветание мануфактурной лавки «Смотрящая на Фудзи» длилось лет десять, вплоть до середины двадцатых годов. Волна кризиса, последовавшая за бумом, докатилась и до деревни. Цены на шелк упали. Томэ с мужем разорились, задолжав несколько тысяч иен оптовикам из Кофу. Вот тогда и родился у Сэйкити план свернуть хозяйство и податься в Бразилию.