Современная японская новелла 1945–1978

Оэ Кэндзабуро

— Так смотри, приходи обязательно. Я жду.

Тамиэ соскочила с сиденья на пол и, пританцовывая, направилась к стойке напротив. Время от времени она оглядывалась, многозначительно смотрела на него и улыбалась.

II

Снизу небо кажется вырезанным четырехугольником. В самом центре города выкопан глубокий котлован, и на дне его копошатся с лопатами люди в защитных касках. Из почвы без конца сочится коричневая влага. Она похожа на кровь, идущую из раны. Или на слезы от боли, когда в землю врезаются острые когти бульдозера или огромные железобетонные сваи. В яме зябко, хочется есть, он не выдерживает, вылезает на поверхность, и его сразу окружает шумный город. Толпами идут нарядно одетые

мужчины и женщины, мостовые забиты машинами. Стащив с себя заляпанные грязью ботинки на шнурках, он входит в столовую. Официант откровенно морщится. «Ну, в чем дело? Я же не даром буду есть!» — хочется крикнуть ему, но ничего подобного он, конечно, не крикнет. Он только переглядывается с пожилым рабочим, приехавшим на заработки с севера, из Тохоку. «Ты молодой, бросил бы ты эту работу, устроился бы на приличную службу. Точно тебе говорю. Подумаешь, деньги, деньги-то ерундовые, не дело это для парня в твои годы». — «Да нет, как же. У меня на родине мать и сестренка, да теперь еще мать нездорова, не может работать…» — «Тогда тем более. Это работа опасная. Ты, может, слышал, тут недавно вот такой здоровый мужик в бетон попал. Засосало его, и уж никак нельзя было вытащить. Земляк мой. Так и застыл в бетоне-то. То и дело кто-нибудь попадает. Лучше бы тебе бросить эту работу, ей-богу». — «Да я знаю. Мой отец тоже под цементом погиб. Там, правда, по-другому было, тот цемент только-только добыли из горы. Вы, наверно, знаете такое место — Титибу. Мы родом оттуда. Так вот, там была гора, похожая на бога, она уже на две трети растаскана. Бывало, взрыв загремит, и будто кожа с горы сходит, а внутри тело — известняк белеет. Отца и задавило при таком взрыве под обломками скалы. Да все равно, что толку сейчас об этом говорить. Ох, до чего же мне хочется им всем показать. Что-нибудь такое устроить. Вот возьму сейчас и пройдусь прямо так, в заляпанной робе, посреди всей этой шикарной публики…»

Впереди бескрайняя тьма. Потом вдалеке мелькает свет, вот он все ярче, все ближе, на миг ослепляет и тут же гаснет во мраке позади. На спидометре, должно быть, больше ста километров, но скорость совсем не ощущается. Чувствуется только, как дрожит машина. «Эй, не спи. Нельзя спать». — «Ладно». — «Что ладно? Сам не замечаешь, как носом клюешь. Вот сигарета, закури. Вот чокнутый, ты что, обжечься хочешь? Спалишь себе брови, сразу милашка прогонит. И как это меня угораздило поехать с таким мальцом. Я что, я работы не боюсь, я машины перегонять привычный. Вот приведу машину, там уж пускай сами вкалывают. Больно? Где больно? Опять ты уснул. Я всю ночь напролет за баранкой, а тут рядом, понимаешь, этак сладко посапывают. И так руки ломит, а еще и спать не моги. Землекопом, значит, работал? Ну, это еще не самая тяжелая работа, я тебе скажу. Так вот всю ночь мчишься, прибудешь к утру, разгрузился, снова там берешь груз и опять мчишься. Вздремнуть ни минутки нет свободной. Вот как денежки-то достаются. Что? Нечего тебе сказать?»

Ему показалось, что все вокруг охвачено ярко-красным огнем, и он заметался, пытаясь выбраться из этого огня. Голова раскалывалась, в горле пересохло. Он с трудом открыл глаза. Из окна прямо ему в лицо било солнце. Заслоняясь от него рукой, он встал. Похоже, что он в чем был свалился на кровать. Он не помнил, как добрался вчера до дому. Во рту стоял отвратительный вкус, в голове стук какой-то и нестерпимая боль. Он посмотрел на часы. Был десятый час. На работу уже не поспеть. А, все равно, решил он, но все же подумал, что надо позвонить, предупредить, а то получится прогул. Но сначала нужно промочить горло. Он направился на коммунальную кухню. Там тетушка Куно из соседней комнаты в резиновых перчатках стирала шерстяные вещи.

— Наконец-то проснулся. Вчера уж больно хорош был!

— Что, сильно шумел?

— Еще бы. Песни распевал. Правда, все больше веселые. Что-нибудь хорошее случилось? Небось того — сговорился с какой-нибудь? — И она засмеялась.

— Да нет, что вы.

— Ну-ну, ладно. А ты знаешь… — Куно подошла к нему поближе и сказала, понизив голос: — У Тасиро-сан из третьего номера-то ужас что было. Приехала супружница ее мужика, такого шуму наделала. Бабы тоже все-таки страшный народ, как разойдутся. Сцепилась с Тасиро-сан.

Его соседка Тасиро-сан была тихая, скромная женщина лет тридцати. Иногда она заходила к нему поболтать, и это, в числе прочего, не нравилось Куно-сан.

— А я ничего и не знал.

— Да уж конечно. Пошумел-пошумел и на боковую… Не женщине бы это говорить, но бабы — страшный народ. Ты вот только начинаешь жить, будь начеку. Такие вот тихони самые опасные и есть.

Куно-сан была явно не прочь оставить стирку и завести долгий разговор, но он, улучив момент, ретировался в комнату. «Бабы?» — почему-то сказал он сам себе. И вдруг вспомнил, что условился с Тамиэ. «Хорошо бы на море. Хочется взглянуть на море. Посмотреть, как солнце в море садится», — сказала она. Как она это сказала! Он достал из шкафа красную спортивную куртку, надел ее. Немного помялась, но ничего. Накинув поверх куртки пальто, он вышел из дому. Ему не часто приходилось бывать на улице в это время, и все кругом казалось чуточку странным.

Некоторое время он шел по улице вдоль железной дороги, потом, не доходя до подземного квартала, куда спускался вчера, повернул и пошел в противоположную сторону. Миновал кинотеатр, сплошь обклеенный фотографиями голых женщин, кабаре, смахивающее на замок из европейских сказок, и очутился в трущобе. Между высокими зданиями теснились, словно их занесло сюда ветром, низенькие, наспех сколоченные домишки. Многие уже почти развалились, многие укреплены криво прибитыми досками. Но возле тех и других сушилось белье: значит, тут жили. Каждый раз, проходя эти места, он вспоминал дом для рабочих в деревне Окуно, в котором он жил в детстве. Известняк из тамошней горы был уже выбран, и гора стояла жалко оголенная. Половину пропитанных многолетней известковой пылью домов снесли, и его семье пришлось почти год жить среди развалин, пока не началась разработка другой горы.

По рассказам тетушки Куно, в свое время квартирки в этих бараках пользовались большим спросом. А теперь им остается только с беспокойством ждать, пока земельная компания распорядится освободить и снести их. Он не любит ходить здесь, но это ближайший путь к станции О.

Контора проката была в десяти минутах ходьбы от станции Усуда, через две остановки от О. Он выбрал там светло-голубой «сивик» и поехал к закусочной, где они условились встретиться с Тамиэ. Руль все время тянуло вправо, но мотор работал ничего, да за такие деньги и нельзя было требовать большего.

По пути он нашел телефон-автомат, позвонил в фирму и сказал, что не выйдет на работу. Он всячески обдумывал, что сказать, если трубку возьмет Камидзаки, но ответила девушка из конторы. Очевидно, было еще рано, и Камидзаки был на складе.

— У меня плохо с матерью, надо ехать домой, — соврал он.

— Что вы говорите, — посочувствовала девушка.

Ему стало немного стыдно, но, когда он положил трубку, его охватило ощущение свободы: наконец-то вырвался! И он снова помчался вперед.

Тамиэ застала его в закусочной за кофе с поджаренным хлебцем. Она пришла даже раньше времени.

— А ты молодец, не забыл.

Тамиэ заказала себе только кофе. Она закинула ноги в ботинках одна на другую и закурила «Севен старз».

— А как же. Договорились ведь.

— А я думала, не придешь!

— Почему?

— Ну как почему, у тебя же работа.

— Подумаешь, работа… Я не пошел.

— Да ну? Как здорово. Взял и не пошел?

— Сказал, что мать больна…

Тамиэ замолчала и пристально посмотрела на него. Во взгляде ее мелькнула тень неодобрения — он только не разобрался почему.

— Что ты так смотришь? О чем ты подумала?

— Мне не нравится, что ты так сказал.

— Что не нравится, что я мать приплел?

— Ну, не то чтоб уж врать нельзя было. Но все-таки неужели нельзя прямо сказать: не пойду на работу, не хочу, и все. Хочу поехать отдохнуть…

— Так ведь тогда знаешь что будет!

— Знаю. Сама служила. Но так мне не нравится. Не нравится, и все.

— …

— Если бы ты даже не пришел сегодня, я бы не рассердилась. Ничуть. Не захотел, скажем, прийти и не пришел, ну и ладно. И наоборот, если бы я не пришла, тебе не надо обижаться. Кто-то из нас подождал бы, не дождался и ушел, и ничего страшного.