Современники - друзья и враги (статьи, заметки, стихи)
Шрифт:
Бертольд Брехт
Современники: друзья и враги
СОДЕРЖАНИЕ
Овация в честь Шоу. Перевод И Млечиной
О Стефане Георге. Перевод М. Вершиншой
Письмо редактору. Перевод И. Млечиной
Пятидесятилетнему Георгу Кайзеру. Перевод В. Клюева
Письмо Фейхтвангеру. Перевод И. Млечиной
Эпитафия Горькому. Перевод А. Голембы
Письмо драматургу Одетсу. Перевод И. Фрадкина
На смерть борца за мир. Перевод А. Голембы
Непогрешим ля народ? Перевод Б. Слуцкого
Письмо к актеру Чарльзу Лафтону по поводу работы иад пьесой "Жизнь Галилея". Перевод И. Фрадкина
Привет, Тео Отто! Перевод И. Млечиной
Разнообразие и постоянство. Перевод М. Вершининой
Эрнст Буш, народный артист. Перевод Э. Львовой
Вальтер Фельзенштейн.
Курт Пальм. Перевод Э. Львовой
К 65-летию Арнольда Цвейга. Перевод И. Млечиной
Ганс Эйслер. Перевод Э. Львовой
ОВАЦИЯ В ЧЕСТЬ ШОУ
1. ШОУ-ТЕРРОРИСТ
Шоу понимал сам и внушал другим, что если хочешь действительно откровенно высказать свое мнение о чем-то, необходимо сначала преодолеть некий врожденный страх - страх показаться самонадеянным. Он рано обезопасил себя от того, чтобы ему самому когда-либо в жизни кто-либо курил фимиам. (И сделал он это без страха перед славой. Он отдает себе отчет в том, что среди рабочих инструментов частного человека такая важная принадлежность, как рекламный барабан, является совсем не лишней. Он гордо отказался зарыть в землю свой талант.)
Шоу употребил большую часть своего таланта на то, чтобы так запугать людей, что даже ползать перед ним на брюхе они рискнули бы, лишь имея железный лоб.
По-видимому, все уже заметили, что Шоу - террорист. Террор Шоу необычный, и оружием он пользуется тоже необычным, а именно юмором. Этот необыкновенный человек придерживается, судя по всему, мнения, что ничего на свете не следует бояться, кроме спокойного и неподкупного глаза обыкновенного человека. Но уж этого-то опасаться следует непременно. Такая теория дает ему большое естественное преимущество, и действительно благодаря постоянному применению этой теории он добился, что каждый, кто повстречался с ним в жизни, в книге или в театре, абсолютно убежден, что этот человек не мог бы совершить ни одного поступка и высказать ни одного суждения, не испытывая страха перед этим неподкупным оком. В самом деле, даже придирчивость более молодых людей, для которых склонность к нападкам является доминирующей чертой, будет сведена на нет предчувствием того, что любая нападка на Шоу или на одну из его привычек, пусть даже привычку носить какое-то особое белье, кончится для них с их непродуманной болтовней абсолютным провалом. Если к тому же учесть, что именно Шоу разделался с бездумным обычаем говорить вблизи всего, что напоминает храм, не громко и весело, а слабым, приглушенным голосом и что именно он доказал, что к подлинно важным явлениям нужно относиться _пренебрежительно_ (дерзко), ибо только при таком отношении можно добиться настоящего внимания и полной сосредоточенности, - то будет понятно, какой личной свободы он сумел добиться.
Террор Шоу состоит в том, что Шоу объявляет правом каждого человека действовать в любом случае порядочно, логично и с юмором и долгом - делать это даже тогда, когда это кого-то шокирует. Он прекрасно знает, сколько мужества нужно, чтобы смеяться над смешным, и сколько серьезности, чтобы это смешное выставить на всеобщее обозрение. И как все люди, которые стремятся к определенной цели, он знает, с другой стороны, что больше всего отвлекает и отнимает времени некая разновидность серьезности, которая популярна в литературе и больше нигде. (Как драматургу, ему кажется таким же наивным, как и нам, молодым, писать для театра, и он не обнаруживает ни малейшего желания притворяться, будто он этого не знает: он вовсю пользуется этой наивностью. Он дает театру столько развлекательного материала, сколько тот в состоянии потреблять. А он может потреблять очень много. Люди ходят в театр, строго говоря, ради довольно пустых вещей, которые являются серьезнейшим испытанием на прочность для всего настоящего, подлинного, что действительно интересует прогрессивного драматурга и составляет истинную ценность его произведений. Вывод отсюда вот какой: его проблемы должны быть так хороши, что он, раздумывая, может позволить себе совершить грех, и это будет грех, которого хотят люди.)
2. ЗАЩИТА ШОУ ОТ ЕГО СОБСТВЕННЫХ МРАЧНЫХ ПРЕДЧУВСТВИЙ
Мне кажется, я припоминаю, что Шоу недавно сам сформулировал свои взгляды на будущее драмы. Он говорит,
Чтобы пьеса стала пьесой, Шоу использует сюжеты, которые дают возможность его персонажам как можно более полно выразить свои взгляды и противопоставить их нашим. (Для Шоу не важно, что эти сюжеты порой очень давние и известные, здесь он совершенно не тщеславен, весьма заурядного ростовщика он ценит на вес золота, встречается в его пьесах и патриотически настроенная девушка, и ему важно лишь, чтобы история этой девушки была нам как можно более близкой, а мрачный конец ростовщика - привычным и желательным, чтобы тем основательнее встряхнуть наши устаревшие воззрения на подобные человеческие типы и, прежде всего, на _их_ взгляды.)
Судя по всему, персонажи Шоу обязаны своими чертами тому удовольствию, которое он испытывает, когда может разрушить наши привычные ассоциации. Он знает, что у нас есть отвратительная привычка сводить воедино самые различные свойства определенного типа людей. Ростовщик в нашем представлении всегда труслив, коварен и жесток. Наша фантазия не позволяет нам наделить ростовщика, скажем, мужеством. Или элегическим нравом, или мягкосердечностью. А Шоу наделяет его такими чертами.
Что касается героя, то более скромно одаренные последователи Шоу весьма неудачно дополнили его нетрадиционное мнение, что герои - это не примерные ученики, а героизм - очень неопределенный, но чрезвычайно живой комплекс самых противоречивых свойств, мнением, что ни героизма, ни героев вообще не существует на свете. Но и этого, видимо, по мнению Шоу, мало. Судя по всему, он считает, что полезнее жить среди обыкновенных людей, нежели среди героев.
Работая над своими произведениями, Шоу предела но откровенен. Его не смущает необходимость писать под неослабным контролем общественности. Чтобы придать особый вес своим суждениям, он облегчает публике контроль над собой: он сам непрерывно подчеркивает свои особенности, свой необычный вкус, свои (маленькие) слабости. За это его нельзя не благодарить. Даже в тех случаях, когда его взгляды очень противоречат взглядам сегодняшнего молодого поколения, его выслушивают с вниманием: он - а может ли человек заслужить лучшую оценку?
– хороший человек. Кроме того, его время, кажется, лучше сохраняет взгляды, нежели чувства и настроения. Кажется, что взгляды на то, что было разрушено в эту эпоху, еще остаются самыми устойчивыми.
3. УДОВОЛЬСТВИЕ, КОТОРОЕ ПЕРЕДАЕТСЯ ДРУГИМ
Характерно, что узнать что-либо о мнениях других европейских писателей очень трудно. Но я предполагаю, что, скажем, о литературе они примерно одного мнения, а именно, что писать книги - занятие весьма меланхолическое. Шоу, который не скрывал своего отношения ни к чему на свете, и здесь отличается от своих коллег. (Не вина его, а беда, что серьезнейшие, касающиеся очень многих проблем разногласия с пишущей Европой не стали достаточно явственными, потому что другие не высказывают своего мнения даже в тех случаях, когда оно у них есть.) Так или иначе, Шоу был бы со мной единого мнения хотя бы в том, что Шоу _любит_ писать. У него даже _на_ голове нет места для тернового венца великомученика. Литературная деятельность не лишает его радости бытия. Напротив. Не знаю, можно ли считать это критерием одаренности, но могу сказать, что эффект его неподражаемой веселости и заразительно хорошего настроения необычайный. Шоу действительно удается создать впечатление, что его духовное и телесное здоровье возрастает с каждой строкой, которую он пишет. Чтение его произведений, быть может, и не опьяняет, подобно дарам Вакха, но за то несомненно чрезвычайно полезно для здоровья. А ею единственными противниками - чтобы сказать что-то и о них - могли бы быть только люди, для которых здоровье не имеет решающего значения.