Современные рассказы о любви. Адюльтер
Шрифт:
Впрочем, солдатам тоже доставалось: в меньшей степени – от Ольгиной дубины, имевшей скорее психологический эффект, и в большей – от тренированных конечностей Федора. Седых одинаково эффективно работал и руками, и ногами.
Наконец один из нападавших охромел: удар ступней пришелся ему в коленную чашечку, и после гнуснейшего звука он был теперь способен только защищаться.
Федор вытер пот тыльной стороной ладони и осмотрелся.
Света становилось все меньше, но и его хватило, чтобы оценить ситуацию. А она была поганой. Схватка и впрямь
– Олька, вали отсюда! – крикнул он Королевой. В такие минуты его захлестывала какая-то веселая отвага. Если б не Оля, вообще ничего бы не волновало.
Двое новых вместе с одним из первого «эшелона» (парень со сломанным мениском уже лежал на земле) двинулись на Федора. Третий вырвал у Оли дубинку, ударом кулака свалил на землю и начал сдирать с нее одежду.
Федор зарычал и как бешеный бросился в бой. Одного вывел из строя серьезно, но от полученных ударов сам едва стоял на ногах. И глаза теперь заливало кровью, а не потом.
Краем глаза он видел яростно сопротивлявшуюся Ольгу: ее голые ноги белели в темноте. Он бросился в ее сторону, и в эту секунду все вокруг разом заполнил топот десятков ног и треск сотен ударов.
На стройбатовцев обрушился град тяжелых дубин и крепких кулаков: Васька очень вовремя привел ребят. У солдат мгновенно вырвали ремни, и теперь они могли на себе испытать эффективность своих боевых приспособлений. Ангел и Васька поднимали с земли побитую Ольгу.
– Прекратить! – заорал из оставшихся сил Седых. – Их убьете, вас посадят!
Это было последнее, что он видел и слышал. Что-то тяжелое опустилось ему на затылок, и очнулся он только через несколько минут.
Надежно связанные солдаты злобно щерили беззубые окровавленные рты. Один из них плакал, один лежал без сознания. Относительно в форме был лишь кавказец, получивший свой удар в самом начале драки. А прямо над открывшимися глазами Федора белело Ольгино взволнованное лицо. Даже в полной темноте было заметно, что оно не все одинакового цвета: девчонке здорово досталось.
– Ну, ты красотка! – улыбнулся Седых.
– На себя посмотри, красавец! – улыбнулась Ольга. И влажной тряпочкой – оторванным ею куском собственной блузки – осторожно промокнула ему со лба кровь.
«… Кто ж меня огрел?» – размышлял Федор, лежа на своей койке. Битву он выиграл вчистую: связанных солдат поштучно сдали подоспевшему патрулю. Однако все тело ныло, раны болели, голова кружилась.
Уже трижды заходила Ольга. И один раз – Ангел. По всему выходило, что он – спаситель Федора.
«Но кто ж мне врезал? Ничего, жизнь долгая. Еще сочтемся».
После драки со стройбатовцами Федор стал поистине былинным героем. Даже эпос соответствующий появился. В исполнении народного акына Васьки. Он по сотому разу пересказывал всем историю кровавой битвы (и слушали с удовольствием!),
Седых пытался как-то ограничить Васькину мифотворческую деятельность, но натыкался на такой влюбленно-восторженный взгляд, что ругаться было неохота. Федор вообще сильно привязался к пацану, а тот, кроме Федора, никого вокруг себя не видел. Васька, может быть, впервые в жизни заимел старшего друга, и это для него было событием чрезвычайной важности.
Странно, но их теплые отношения сильно раздражали Ангела, до этого обращавшего на Ваську не больше внимания, чем на любого другого мелкого пацана. Хорь теперь цеплялся к нему по любому пустяку. Сильно не били, но доставалось часто.
Федор не раз замечал насупленное Васькино состояние, но добиться от него причины так и не сумел.
Процесс продолжался почти неделю, пока нарыв не вскрылся сам собой. Вечером перед этим воспитанникам продлили отбой до часа ночи, причем безо всяких лесных походов. Просто «Спартак» играл матч с сильной итальянской командой, и Толмачев, не забывавший свою основную специальность, разрешил ребятам посмотреть футбол.
Удивительно, как не слишком увлеченные футболом по отдельности парни неистово болели «за наших» вместе. Горячий любитель спорта, Федор с подозрением и раздражением смотрел на этот высокого градуса энтузиазм. Он вообще не любил толпу, даже на таком безобидном примере видя ее потенциальные разрушительные возможности.
Васька носился по комнате и орал, что «наши» вздуют «жалких итальяшек». Федор, услышав, снова хмыкнул: откуда берется – даже у самых малообразованных и малообеспеченных – это презрение к отличающимся от тебя самого? Может, именно оттуда, от собственной малообразованности и малообеспеченности?
Он спросил Ваську:
– Откуда ты знаешь, кто выиграет? Итальянцы очень сильно играют.
Простой, казалось бы, вопрос поразил ребят. Нет, конечно, они понимали, что «наши» не всегда только выигрывают. Но публично выразить сомнение в «нашей» победе было, по их мнению, почти равносильно пожеланию победы чужой. Они смотрели посеревшими от нахлынувшей злости глазами, и Федор вдруг мгновенно – не мозгом, а сердцем – постиг природу сразу двух бед двадцатого века: тоталитаризма и ксенофобии.
А разгоряченный Васька заорал:
– Зуб даю, наши вздуют этих уродов!
Федор не стал развивать тему, потому что настроение испортилось. А наши футболисты добили его вконец, даже не проиграв, а именно продув со счетом ноль – четыре.
Настроение толпы (а это, безусловно, была маленькая толпа) мгновенно изменилось. Кумиров, еще недавно горячо любимых, сейчас бы с удовольствием линчевали. Плюясь и ругаясь, воспитанники ушли в спальню.
А Седых пошел «погулять» с Леной Сидневой. Возвращались на территорию поодиночке, чтобы не привлекать к своим персонам излишнего внимания.