Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
— Ну, значит, так — берется ракия, — с уверенностью опытного эксперта объясняет кмет, — наливается во что-нибудь такое… чайник, например, или турчик…
— Погоди ты, куда торопишься! — снисходительно прерывает его директор школы. — Прежде чем лить ракию, чайник или турчик ставят на горячую плиту. Потом вовнутрь…
— Да-да, я пропустил! Потом вовнутрь всыпают несколько ложечек сахара. А сахар камарели… каламери… черт побери, скажи ты, учитель!
— Карамелизирует!
— Именно так! Каралеми… — снова запутывается кмет, плюет и прочищает горло большим глотком ракии. — Значит, она растворяет сахар, становится темно-коричневой, пахучей и сладкой…
— Сколько ложечек сахара вы кладете? — интересуется экономист и тут же вынимает из кармана записную книжку и ручку.
— Это зависит от вкуса! Я, например, ужасно люблю сладкое и в четверть литра карамелизирую, то есть кладу, три ложечки.
— Да-да, три! А можно и медом заправить…
— И мед тоже… карамелизирует?
— Нет, мед просто растворяется, когда ракия кипит…
Теоретическую дискуссию о горячей ракии прерывает сообщение о том, что Генчева требуют к телефону. Довольный тем, что может проявить свою деловитость даже в самый разгар пьянки, Генчев резко встает из-за стола и бежит в канцелярию, едва не потащив за собой скатерть с тарелками. Напротив меня сидят журналистка и Марина. Журналистка тихо задает вопросы, записывает Маринины ответы и бросает на меня короткие взгляды, будто хочет сказать: «Нет, этот разговор не настоящий. Настоящий будет с тобой!» Потом она незаметно поднимает рюмку, кивает и подмигивает мне — вроде бы чокается со мной. Что поделаешь — меня хоть и нельзя назвать образцовым джентльменом, однако киваю в ответ. А экономист продолжает записывать все новые и новые рецепты, но при этом не сводит глаз с Марины и как-то успевает изредка украдкой взглядывать и на активистку из охотничьего союза. Она сидит по другую сторону от него, беспрерывно шушукается с «коллегой» и время от времени так закатывается смехом, что я с ужасом жду — она вот-вот опрокинется назад и над столом покажутся ее длинные ноги (у меня такое впечатление, что опрокидываться — ее привычное занятие). «Охотник» заботливо поддерживает ее, проходясь рукой по ее спине сверху донизу, она смотрит на него, как кошка, которая с удовольствием готовится съесть мышь.
Жена кмета тут явно не в своей тарелке. Парень равнодушно и тупо взирает вокруг и жует, жует. Рука его, вооруженная вилкой, снует туда-сюда, отправляет в рот все подряд — солонину, котлеты, соленые огурцы, колбасу, крепкие челюсти смыкаются — «хруп-плям, хруп-плям», а мать ждет, когда сын с трудом проглотит прожеванное, и подносит к его жирным губам чашку с лимонадом. Ее широкое красное лицо лоснится от пота, ей жарко, время от времени она без всякого стеснения распахивает платье на огромной груди и дует вовнутрь, как мощный компрессор. Ее маленькие вороватые глазки останавливаются на мне, и, заметив интерес, с которым я наблюдаю за ними, она неожиданно высоким писклявым голосом объявляет:
— Очень у нас обтесанный мальчик, да? Ты знаешь, что он сказал мне, когда мы шли сюда? Мама, говорит, Пенчевы родители купили «москвич»! Такой тупой-тупой этот Пенчо, и еще хвалится! А я, говорит, засмеялся и сказал ему, что наша машина лучше! Вот так и было, мамин птенчик!
Мамин птенчик выпил чашку до дна.
— А скажи, мамин птенчик, этим дядям и тетям, какая у нас машина? — совсем разнежилась мамаша.
— «Лада»! — отсекает мамин птенчик и тянется через три тарелки к четвертой.
— Умное у нас дитя, верно? Пусть будет здоров! — вмешивается кмет, опрокидывая очередную рюмку ракии. — И сестра у него умная, но этот пооборотистей будет, в меня пошел.
— И ты туда же! — сердится жена. — Она девочка хорошая, только очень уж стеснительная. И из-за того, что такая стеснительная, не может в университет поступить. Ну может ли такое быть, товарищ Бобев, скажите? Что за темы дают им эти люди, что делают с детьми-то, вот девочка так засмущалась, что у нее в животе свело, и — ох! — сделалось такое, что лучше не рассказывать!.. Да если бы она даже и написала тему, разве ее бы приняли? А то мы не знаем, как эти дела делаются! Что поделаешь — нет у нас связей в Софии… Как другие устраиваются? Да просто есть у них свои люди там, наверху…
— Золотая у меня жена, ей-богу! — прокричал кмет и снова налил себе в рюмку. — Двадцать лет мы с ней, но ни на что пожаловаться не могу. И дом, и сад, и хозяйство, и дети — все на ее руках!
— А где она работает? — спросил — ни к селу ни к городу — Бобев.
— Мм… в летнее время, когда фрукты идут, продает в одной кооперативной лавке в городе. А вообще-то, домом занимается, потому что она ведь малость болезненная, да и я люблю, чтоб в доме было все прибрано, вымыто, сготовлено. Иначе как бы я мог справиться с такой большой государственной и общественной работой!
— Ну справляешься же! И за то тебя ценят товарищи наверху! — поддержала его жена.
— А ты-то что!
— А то, что раз это так, значит, так! Сколько лет уж тебя держат кметом, значит, дело знаешь! У нас все в порядке, все путем, вот только некому помочь нам дочку в студентки определить! Знаю, что это трудно, но и мы люди не последние, сумеем отблагодарить как следует! Верно, товарищ Бобев?
— Мдааа… — задумчиво протянул экономист с таким видом, будто взял на себя заботы и проблемы всего человечества и даже тут, среди болтовни охотников и красного носа Васила, не может от этих забот отвлечься.
— Вы позволите мне, друзья, сказать два слова? — Бобев медленно встал и постучал вилкой о бокал. Журналистка тут же прервала разговор с Мариной и подчеркнуто приготовилась записывать. Через день-другой в ее заметке в числе прочих сведений наверняка появится и такой пассаж: «В мероприятии принял участие и товарищ Бобев из министерства, который подчеркнул, что…», ну и так далее. Намозолила мне глаза эта Жанна… Бобев ждет, когда стихнут разговоры, и начинает:
— Для нас, людей старшего поколения, любимая профессия всегда была истинной школой мужества! Она помогала нам преодолевать плохие стороны нашего характера, обуздать в себе индивидуализм и на его месте воссоздать прекрасное чувство долга и коллективизма. То, чего не могла дать семья, давала нам любимая профессия! К великому сожалению, мы еще не научились по-настоящему ценить этот фактор и его роль в воспитании нового человека… Мдаа… Вот я смотрю, среди нас есть и молодые товарищи. Хорошие товарищи, незаметные, тихие, скромные… Я смотрю на них и думаю: что мешает молодому поколению развиваться и совершенствоваться? Соответствующая обстановка, понимание, материальные условия, забота, доверие — все это есть, а от молодых требуется только одно: отдать все свои силы, талант для построения счастливого будущего…
— Мам, а где тут нужник? — мощным гортанным голосом спрашивает обжора. Бобев замолк на полуслове и поглядел на парня, высоко вздернув правую бровь. Меня разобрал такой смех, что я вынужден был нагнуться — будто сапоги поправляю.
— Ах, мамин птенчик! Тебе по большим делам нужно или водичку выпустить? Пойдем, мамин птенчик, пока дядя Бобев тут закончит речь, мама отведет тебя туда, куда царь пешком ходил!
И она вывела своего «птенчика» из-за стола, при этом нагнувшись и стараясь ступать тихо, совсем как в кино во время сеанса.
— Мдаа… — снова протянул Бобев после вынужденной паузы. — А как вспомнишь, в каких условиях мы жили? Голод, материальная и духовная бедность, болезненное преодоление устаревших взглядов…
— Слушай, Бобев, кончай болтать! — с пьяной развязностью крикнул «охотник и рыболов». — Сказал бы два-три слова, и хватит.
Бобев бросил на него уничтожающий взгляд, но тот уже снова обернулся к «активистке» и продолжал оглаживать ее спину. Тогда экономист широким жестом поднял рюмку, повел ею во все стороны и провозгласил: