Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
— За наше единство, друзья! За непримиримость ко всем попыткам разрушить наши добрые отношения! — и залпом выпил ракию.
Журналистка быстро дописала, захлопнула блокнот и тоже подняла рюмку. Марина смотрит на меня так насмешливо, будто я виноват во всем, что здесь творится. А вот и Генчев, он появился незаметно, и лицо у него озабоченное. И голос какой-то странный, будто неловко ему.
— Надо послать кого-нибудь в дачную зону… Мне звонили, что на территорию одной из дач хлынули одичавшие собаки. Они просят немедленно отрядить помощь…
Все вокруг замолчали и смотрят на меня.
Я не кричу, не ругаюсь, но до смерти хотелось бы выплюнуть им, что дачи меня не интересуют, потому что мы не собачники, а охрана заповедника.
— Почему они говорили с вами, а не со мной?
Если бы со мной, я послал бы их куда следует, а сейчас не могу, неудобно — шеф, наверно, дал им обещание помочь.
— Они спросили, кто тут главный, я сказал — товарищ Генчев, — смущенно объясняет Дяко (он подходил к телефону). — Ну, если надо, пойду я…
— Я пойду! — Поднимаюсь из-за стола и иду к двери. — Они сказали хотя бы, из какой дачи звонят?
Генчев выходит из столовой вслед за мной и извиняющимся тоном доверительно шепчет:
— Звонил сын товарища… — и он тихо называет фамилию того самого номенклатурщика, с которым год назад мы так ожесточенно схватились из-за этой проклятой дачной зоны. — Надеюсь, ты понимаешь, как это важно… Они сейчас находятся на даче «Очарование». Надо реагировать немедленно, иначе тут такое поднимется!.. Я знаю твое отношение к дачной зоне, но считай это моей личной просьбой…
— Ну я ведь иду, что еще надо…
— Хорошо, хорошо… Ничего не надо, спасибо тебе, дорогой, и пожалуйста — поосторожнее там. И скорее возвращайся, мы ждем тебя!
Тут на меня буквально набрасывается эта чертова Жанна — она хочет пойти со мной! Это было бы так волнующе!.. Может быть, это действительно «было бы волнующе», но у меня нет никакого желания тащить ее с собой, а вернее, на себе и выслушивать ее фантазии. И вообще мне очень хочется хотя бы на некоторое время оказаться одному на чистом зимнем воздухе. Кроме того, моя миссия почти секретная, а эта Жанна вполне может потом в газетке тиснуть заметку с упоминанием фамилии, которую Генчев так хотел бы скрыть…
Короче — через три минуты я готов. Мы с Дяко держим путь к водохранилищу, у пристани он помогает мне отвязать лодку и запустить мотор. Снежная тьма такая густая, что я даже не вижу носа лодки.
— Включи прожектор! — слышу голос Дяко. — Батареи слабые, но иначе ты…
Я знаю, что «иначе» — если не включить прожектор, можно напороться на скалы противоположного берега, и тогда…
Надо пройти наискось около километра, мне ли удается сделать за пять минут. Поворачиваю прожектор влево-вправо и наконец нахожу маленькую бухточку, где надо пристать к берегу. Выключаю мотор, но лодка по инерции скрежещет по песку, я лечу вперед и больно ударяюсь коленом о стойку прожектора. О, черт! С каждой секундой колено болит все больше, вся куртка намокла от брызг, а теперь предстоит вымокнуть и ногам — надо пройти от лодки до берега метра три по воде. На берегу ноги тут же тонут в глубоком рыхлом снегу…
Итак, сориентируемся — где это проклятое «Очарование»? Как будто недалеко, метрах в ста от водохранилища, но берег крутой, весь покрыт ямами и грудами камней, которых не видно под снегом.
Мучительно медленно преодолеваю это не такое уж большое расстояние, и с каждым шагом злость и ненависть в душе растут и крепнут. Сидят там в тепле, в уюте, испугались, видите ли, нескольких несчастных бездомных собак, тем более есть у кого потребовать помощи. Дзинь-дзинь по телефону, и готово — Боров бежит сюда, мокнет, ломает ноги… Наконец-то выхожу на ровную дорогу, весь в снегу, тяжело дышать… Вот бы зажечь спичку да и поднести к этой поганой даче… Ага, вот она, за первым поворотом. Да, и окна в обоих этажах ярко освещены, и музыка слышна — веселятся отдыхающие! На высокой террасе видны силуэты людей, а еще выше над крышей мутно чернеют распяленные спицы телевизионной антенны, похожей на оленьи рога…
— Сюда, сюда! — кричит кто-то. — Вот они, там, скрылись под летней беседкой! Там на стене есть выключатель!
Я снимаю с плеча ружье и иду к беседке. Надо быть поосторожнее, не исключено, что собаки бешеные, могут выскочить внезапно.
— Ох, не могу я видеть всего этого! — раздается вдруг высокий писклявый женский голос. — Выведи их с участка и убей где-нибудь подальше отсюда, слышишь?!
— Но… неужто он действительно их убьет? — тихо, испуганно спрашивает какая-то другая женщина, и голос ее мне кажется почему-то знакомым.
— Ха, запросто! — это уже кто-то из мужчин, так бойко, хорохорясь. — Не видели разве, что он зарядил ружье? По одному выстрелу в голову — и точка!
— Но как же это? Неужто он их убьет тут, у нас на глазах?
— Ну-ка, помолчите! — снова вмешивается первый мужской голос, дерзкий и властный. — Эй, ты там, внизу! — это он мне. — Нужно застрелить их где-нибудь подальше, потому что они обгадят кровью все беседку, ясно тебе?
Ну и тон у этого засранца, но я реагирую на него не больше, чем на падающий снег.
— Боже мой, он действительно испачкает там всю мозаику! — опять стонет писклявая.
Снова эта венецианская мозаика… Где я видел ее? Поворачиваю выключатель. В самом дальнем углу, вжавшись в стенку, дрожат до смерти напуганные два щенка нечистой породы. Я гляжу на них и вспоминаю убитого мною сегодня желтого малыша. Никакой злобы, никакой остервенелости в глазах щенков, одна только мольба, огромная безумная мольба о пощаде… Эти, на террасе, тоже увидели собачек и притихли. Мне так хочется крикнуть им, что не с ружьем надо было меня звать сюда, а кусок хлеба дать несчастным. А вообще-то в моей руке еще достаточно теплоты, чтобы приласкать перемерзших и обезумевших от голода и страха животных.
Делаю шаг-другой в глубину беседки и вижу эту пресловутую мозаику. Здорово сделано, видно, бешеных денег это стоило… В середине беседки — круглый, облицованный белым мрамором бассейн. Он слишком мал для купания, но летом здесь наверняка струится вода и плавают золотые рыбки. Я смотрю в пустую чашу бассейна и вдруг снова чувствую приступ ярости: мне гадка и эта мозаика, и бассейн, и те — наверху. Только собак мне жаль, но пусть их кровь забрызгает здесь все вокруг…
Поднимаю ружье, снова будто воочию вижу того малыша, два выстрела сливаются в один, собаки мечутся в предсмертной агонии, а мрамор и венецианская мозаика темнеют от густой крови…