Современный детектив ГДР
Шрифт:
— Доброе утро!
Отец мгновенно обернулся, словно пес, учуявший врага, и с негодованием уставился на меня. Добрые пожелания, которые я намеревался высказать ему по случаю рождества, застряли в горле.
Не поздоровавшись, он схватил все бумаги в охапку и запихал их между полочками так торопливо, что порвал один листок.
— Даже в собственном доме не дают покоя! — раздраженно проворчал он и запер шкафчик. Правую дверцу он тщательно прикрыл только после того, как дважды удостоверился, что левая закрыта изнутри на крючок.
— Я тут тоже дома, — язвительно заметил я.
Ничего не
— Да, это и твой дом тоже, — ответил он неожиданно миролюбиво и плюхнулся в кресло. — Сегодня это пока так, завтра, может быть, и послезавтра тоже, но придет час и положение изменится. Садись. Какую сумму тебе выделить?
— Деньги не заменят дома. Ты хочешь, чтобы я уехал из деревни только потому, что я…
— …убил человека, который был лучшим другом отца… Итак, сколько?
— Лучшим другом? — В моем голосе прозвучало недостаточно иронии, поэтому я повторил: — Лучшим другом? — и стал наблюдать за реакцией отца.
Он собрался уже вскочить и заорать, как обычно, когда чувствовал себя неправым. Но удержался и спросил неуверенно:
— Ты сомневаешься?
Вот сейчас бы мне нажать на него, очередью вопросов отрезать путь к отступлению, и ему не отвертеться. Но я был еще слишком слаб для такой схватки и удовлетворился быстрее, чем он ожидал. Его уклончивые ответы перенесли меня в прошлое, и я решил еще раз проверить, прав ли я в своих сомнениях.
— Нет, я не сомневаюсь, — возразил я, хотя не был уверен, правда это или нет.
Отец с Мадером были неразлучными друзьями. В прежние годы они вместе строили хитрые планы, как избежать обязательных поставок и выручить больше излишков для продажи. Смутные детские воспоминания, но они не стерлись…
Позднее друзья совещались, как поизворотливее возразить агитаторам, чтобы подольше оттянуть вступление в сельскохозяйственный кооператив. Это запечатлелось в моей памяти уже четче. Вспомнил, как беспросветно жила тогда наша семья, как уныло тянулись неделя за неделей, месяц за месяцем. Подав заявления о приеме в кооператив, отец с Мадером тем не менее дни и ночи сидели, словно заговорщики, придумывая, как бы отговориться от работы в кооперативе и по-прежнему заниматься только своим личным хозяйством.
Со временем кооператив решил развивать на индивидуальных участках высокопродуктивное огородничество и садоводство. И по мере того, как эти планы осуществлялись, Мадер, не в пример отцу, стал втягиваться в коллективную работу. Между друзьями возникали из-за этого мелкие ссоры, но они налетали и улетали, как грозовые тучи.
Период военной службы пробил широкую брешь в моих воспоминаниях о деревенской жизни. Когда я вернулся из армии, то думал, что отец тоже включился в общее дело; уж Мадер наверняка бы его дожал. Поэтому злость Мадера на отца поразила меня тогда как гром среди ясного неба. Если бы меня демобилизовали несколькими днями раньше, может, я сумел бы вмешаться… Но во что? Ведь отец не имел никакого отношения к смерти Мадера! И все же что-то между ними произошло, причем совсем незадолго до убийства, так что даже Ула ничего не успела узнать.
— Он был твоим лучшим другом, — повторил я. — Возможно, что был, до дня своей смерти. Но не до последнего
Отец метнул быстрый взгляд на шкафчик, и в ту же секунду меня осенило подозрение, что тайна внезапно возникшей вражды между былыми друзьями скрыта за этими темно-коричневыми полированными дверцами.
— Он был мне другом до последней минуты.
— Неправда! — Мой голос звучал спокойно, но твердо. — Последнюю минуту жизни он разделил со мной. Не знаю, называется ли это дружбой, когда другу охотнее всего свернули бы шею. На следующий день он собирался в город подавать на тебя в суд. Слышишь: в суд!
— Ловишь на крючок?
— Может, мне больше известно, чем ты думаешь.
У отца вдруг задрожали пальцы. Он нервно вытащил из кармана сигару.
— Что ты знаешь? — выпалил он с угрозой, собрав все свои силы, чтобы вопрос прозвучал уверенно, твердо и с вызовом, ибо его моргающие глаза выдавали слабость.
— Все знаю.
Но мне было известно лишь то, что я сказал прежде. Если хочу узнать больше, подумал я, надо быть осторожнее и не подавать виду, что знаю мало. Растерянно посмотрев на меня, отец ничего не ответил, только упрямо сжал губы. Интересно, о чем он думает? Взгляд колючий, на скулах выступили желваки, голова, словно ища укрытия, втянулась в плечи. Сейчас он вспыхнет, набросится на меня и, забывшись в гневе, выдаст свою тайну.
Я заблуждался.
Он неожиданно быстро овладел собой и усмехнулся.
— Ну ладно. — Этими двумя словами он меня обезоружил. В том же дружелюбном тоне он добавил: — А какие планы у тебя в башке варятся?
Тут растерялся я. Однако показывать это было нельзя. Внезапно у меня мелькнула настолько страшная мысль, что я даже застыл в кресле. Язык не поворачивался выразить ее словами. Голова затрещала, едва я попытался вообразить последствия того, что хотел сказать.
Мы были с отцом с глазу на глаз, без свидетелей. Да, все поставить на эту карту! Взорваться, трахнуть стулом об стену, вышибить ногой дверь! Но рассудок подсказывал, что надо обуздать себя, спокойно продумать, принять одно-единственное решение и облечь его в немногие, самые нужные слова.
— Пожалуй, никаких планов варить не буду, если оставишь меня в покое… и если эта история с убийством закончится благополучно, — сказал я и, понизив голос, добавил то самое, решающее: — Я должен был немедленно что-то сделать, немедленно… Я не мог допустить, чтобы Мадер поехал к прокурору, наболтал и тебя бы посадили.
Он вжался в кресло и закрыл глаза.
Я подался вперед, стиснув кулаки на коленях.
— Да, ты прав, я зарезал Фридриха Мадера!
— Нет!
Его лицо перекосилось от страха, глаза округлились и остекленели. Он то бледнел, то краснел. Скрюченные пальцы его сжались, смяв горящую сигару. Посыпался пепел, искры, но он не замечал этого. Так, наверно, выглядит человек, которого вот-вот хватит удар. Я невольно испугался, но тут же взял себя в руки и стал наблюдать за его реакцией. А что было делать — засмеяться, сказать, что пошутил?.. Нет уж! Ко мнепроявил кто-нибудь хоть капельку снисхождения?
Из кресла слышалось свистящее дыхание. Других признаков жизни отец не подавал.