Современный египетский рассказ
Шрифт:
— Путешественники!
Но здесь вмешался третий:
— Это — туристы!
И разгорелся жаркий спор — как правильней их назвать: иностранцы, путешественники или туристы.
С появлением иностранцев рыночная площадь притихла. Руки торговцев и покупателей перестали ощупывать, перебирать и отбирать товар. Смолкли просьбы об отсрочке платы или о выплате по частям. Никто уже не клялся, что в данный момент карманы его пусты — даже ржавого миллима нет, — но придет долгожданный, благословенный день и появятся деньги, сомнения ни к чему — Аллах милостив!
В толпе иностранцев был один человек со смуглой кожей — араб. В руках он держал короткую палку, которой отстранял любопытных, расчищая дорогу туристам. Его вид удивлял
Студент-недоучка показал на него и сказал:
— Египтянин, как и мы?
А кто-то добавил:
— Похоже, что у него во рту несколько языков, а не один.
Смуглый господин показал на рыночную площадь, на народ и что-то сказал, ни один из деревенских не понял, что именно.
Студент-недоучка решил объяснить:
— Он — гид.
А один из праздношатающихся опять его поправил:
— Переводчик.
Но вот иностранцы вынули из сумок фото- и кинокамеры. Фотография для деревенских — святое дело. Поэтому вся площадь затаила дыхание, только щелкали затворы да загорались яркие вспышки фотоаппаратов. Люди стояли, не шелохнувшись, боясь вымолвить хоть слово. Рыночный маклер прервал молчание вопросом:
— А где Мубарака? Ее фотография — лучший сувенир.
В каждой египетской деревне есть своя блаженная. Никто не знает, откуда и когда она появилась. Просто однажды возникла из небытия и с тех пор каждый четверг приходит на рыночную площадь еще до рассвета и исчезает с закрытием рынка. Никто из деревенских не знал, где она живет, что ест. Никто никогда не расспрашивал ее ни о чем. И Мубарака превратилась в одичавшее животное, люди стали избегать ее. Она приходила и уходила в молчании. Когда кто-нибудь пытался с ней заговорить, то быстро убеждался, что это бесполезно — она словно потеряла дар речи. В рыночный день у Мубараки было одно-единственное занятие, которое всем давно известно: явиться на площадь с жаровенкой в руках. Она подбрасывала в огонь благовония из сумки, висевшей у нее через правое плечо. Время от времени она дула на угли, чтобы разжечь пламя. Подходя к каждому торговцу, она окуривала его товар. Продавец, как бы в благодарность за ее внимание, давал ей малую толику своего товара. Поэтому к концу дня в сумке у Мубараки можно было найти все, чем торговали на рынке: лепешку, кусок мяса, кукурузу, помидоры, листья салата, кусок материи размером в ладонь…
Волосы ее были вечно растрепаны и висели, как толстые, замасленные веревки, на губах — пена, лицо жирно блестело от липкого пота, глаза были красными, воспаленными от того, что она почти никогда не спала.
Когда туристы начали фотографировать, деревенские стали оглядываться по сторонам, ища Мубараку, но ее не было видно. После съемок между гидом и туристами завязался разговор, они спрашивали, он отвечал. В вопросах звучали удивление и недоверие. Ответы переводчика были длинными, обстоятельными. Кто-то в толпе сказал, что за каждое слово переводчик получает по семь пиастров, поэтому, чем больше он говорит, тем больше его зарплата. А студент-недоучка решил все объяснить:
— Этот переводчик или, как его там, гид не учил иностранного языка специально, в школе, нет у него свидетельства никакого, просто он знает этот язык от отца, а тот от деда. Отец его целый день стоит около пирамид и дает напрокат иностранцам не то верблюдов, не то ослов. Так он и выучился языку, но ему трудно говорить правильно, поэтому и получаются у него фразы длинные и пространные.
Иностранцы ходили по рынку, все рассматривали, изучали, а деревенские, в свою очередь, рассматривали их. Всеобщее внимание привлекли ноги туристок с накрашенными ногтями. Странно было смотреть, как эти чистые, ухоженные ноги в открытых туфлях ступали по навозу, по помоям, вспугивая тучи мух. Изумленными взглядами иностранцы мерили горы зеленого лука, глазели на деревенский сыр «миш», на зерно, на продавца сурьмы и всяких бутылочек с маслом для окраски волос. Иногда они останавливались у прилавков, протягивая вперед пальцы с длинными ногтями, указывали ими на тот или другой предмет и что-то спрашивали.
Переводчик старался изо всех сил, отвечал на каждый их вопрос, объяснял долго и терпеливо: это — продавец тканей, это — продавец молодого сыра, этот сыр делают только в этой местности. Некоторые достали блокноты, ручки и стали записывать незнакомые названия. Таким образом процессия двигалась все дальше и дальше по рыночной площади. В очередной раз они остановились около продавца таамии [61] , заглянули в чан, где булькало черное от долгого кипения масло. Туристы долго стояли около чана, наблюдали, как арабы покупали таамию, заворачивали ее в лепешки, но сами медлили покупать. Наконец решились, осторожно положили по кусочку в лепешки и стали есть.
61
Таамия — египетское национальное кушанье — шарики из зеленой фасоли, поджаренные в кипящем растительном масле.
А в это время на краю рыночной площади разгорелся спор между бедняком и богачом. Бедняк был худ, но красив, а богач — толст и зол, потому что только что он снял своего осла с ослицы, принадлежавшей этому бедняку.
Туристы заинтересовались сценой, и переводчик старался добросовестно объяснить им суть происходящего. Ослица бедняка захотела самца и заявляла об этом так буйно, что житья от нее не стало. Тогда бедняк дождался рыночного дня, привел свою ослицу на площадь и привязал рядом с ослом одного из богачей. Осел не заставил себя долго ждать и тут же покрыл самку. В это время пришел хозяин осла, увидел это безобразие и страшно разгневался. Известно ведь, что от частых случек ухудшаются верховые качества животного! Ведь его осел — это не какой-то там простой осел, который возит навоз и работает в поле. Это унизительно для него, хозяина, и, разгневавшись, богач снял осла с ослицы.
Переводчик закончил уже рассказ, а ссора все еще продолжалась. Один из туристов приблизился к своей спутнице и что-то прошептал ей на ухо. Никто из стоящих вокруг ничего не услышал, но по тому, как женщина засмеялась, сразу стал понятен смысл сказанных слов. Студент готов был поклясться, что иностранец ей сказал: «Дорогая, это происшествие поможет нам сегодня — мы проведем прекрасную ночь».
Тут процессия остановилась около лавки мясника. Вдруг студент-недоучка воскликнул:
— Мубарака! — и показал в ее сторону.
Помешанная сидела на земле среди отбросов, навоза, крови, кожи и костей забитых животных. Она встала и подошла к иностранцам:
— Добрый день, господа.
Это было невероятно. Первый раз за долгое время она заговорила. Ни один из тех, кто пытался ее разговорить, не мог добиться от нее ни слова, а тут она сама сказала: «Добрый день, господа» — и стала ходить со своей кадильницей между туристами. Тот же иностранец опять приблизился к своей спутнице и опять что-то ей прошептал, и снова она залилась порочным смехом. Туристы стали снимать Мубараку, защелкали затворы фотоаппаратов, засверкали вспышки. Маклер поставил ее на самое удобное место и велел улыбаться иностранцам. Она постаралась изобразить на своем лице глупую улыбку, причем глаза ее смотрели в разные стороны. В этот момент все поняли, что она еще и косая. Стоя в толпе иностранцев, под любопытными взглядами, Мубарака протянула руку вперед, надеясь, что кто-нибудь что-нибудь ей даст, но рука оставалась пустой, тогда она опять глупо улыбнулась и стала прислушиваться к незнакомой речи, которую раньше никогда не слышала.