Совсем другая сторона
Шрифт:
Я увидела их оранжерею и столовую — лучше, действительно, ходить сюда, чем толкаться там, со всей компанией. Я боялась их меньше, чем людей — с ними, по крайней мере, не нужно было разговаривать. Они и так все понимали.
Вернувшись в свою клетку, я увидела, что у ее порога кто-то сидит. Человек в пончо тех цветов, которые обычно носят на побережье, сине-белом, но, в отличие от большинства местных, у него были светлые волосы. Я уже поняла, что он с той стороны — никто из здешних, скорее всего, ко мне не подошел бы.
Не могу сказать, что я обрадовалась, увидев его. Что прошло, то прошло, и у меня не было никакого желания углубляться в ностальгические воспоминания. Та жизнь отступила куда-то очень далеко, она уже давно была разрушена, еще там, в том мире. Что от нее оставалось? Какой смысл об этом говорить?
Поэтому я демонстративно, боком протиснулась мимо него, но он поймал меня за локоть. Я выдернула руку.
— Ты же с той стороны, я вижу, — сказал он. — Что ты дергаешься, в самом деле? Я тебя не трону. Ты давно здесь?
Я неуверенно ответила:
— Не знаю. Если посчитать, то и полугода не будет. А может, и будет.
— И как ты сюда попала?
— Как все. Через Проход.
— Это понятно. Как ты нашла Проход?
— Я его не искала, — объяснила я, — Я пряталась. В самый разгар этой заварушки я напоролась на штурмовиков и пряталась в подземных переходах. Потом увидела свет. Я пошла на свет потому, что там, где я стояла, было уж очень неприятно. Вот и все.
— Повезло тебе, — сказал он. — ты успела вовремя. Проход ведь закрылся, ты знаешь?
— Да. Знаю. — Тут меня опять разобрало мое проклятое любопытство, и я спросила, — Сам закрылся? Или кто-нибудь захлопнул его, как ты думаешь?
Он удивленно посмотрел на меня.
— Ты что, с ума сошла? Кто его мог закрыть? Это же поле. Какое-то взаимодействие полей. Просто где-то что-то сдвинулось, вот и все. Может, когда они повзрывали там все эти бомбы, на той стороне…
— Вообще-то, я поняла так, что Проход существовал уже довольно давно. Похоже, это стабильное образование. И никто не помнит, чтобы он закрывался раньше, разве нет?
— Давно — по каким масштабам? Это же очень старый мир.
— И ты ничего такого не видел? Странного?
— Чего не видел? Я тут много чего видел. Ты леммов когда-нибудь раньше видела, например?
Вот проклятье! И этот ничего не знает. Мне иногда кажется, что все мои гипотезы — просто порождение воспаленного воображения, не больше. Но ведь не приснилась же мне та небесная сверкающая пуля.
— Ну что, — сказал он, — сверим часы? Я расскажу тебе все, что я знаю, а ты расскажешь мне все, что ты знаешь, идет? Меня зовут Дорк, здесь, во всяком случае.
Я честно сказала:
— Я ничего не знаю. Уж слишком все тут странно, чтобы знать что-нибудь наверняка. Кто в здравом уме может вообразить такое? Но я предполагаю… Думаю, сначала наш мир и этот — были одним целым.
— А остальные?
— Кто — остальные?
— Сульпы…люди.
— Думаю, это пришельцы. И сульпы, и люди. Проход был стабильным достаточно долго, так что первыми через него прошли сульпы. Когда на той стороне люди стали их вытеснять. Люди попали сюда потом. Меня удивляет другое.
— Ну-ну?
— Почему их тут так мало? На той стороне людей миллиарды.
Он удивился.
— Иx косит Болезнь, — сказал он. — Разве ты не знаешь?
— Да. Знаю. Но откуда она берется? На той стороне ее нет.
Он пожал плечами.
— У ниx рождается очень мало детей, — сказал он, — и все, в основном, мальчики. Иначе это был бы мир женщин — мало кто из мужчин здесь проживает долго. Поэтому женщина здесь — имущество. Ценность.
Очень мило.
Он рассказал мне свою историю. Она была такой же простой, как и моя — он попал сюда, правда, раньше — несколько лет назад, и несколько раз ходил по Проходу взад-вперед, пока не убедился, что на той стороне делается совсем худо. Он очень быстро набрел на факторию леммов и осел здесь — не нужно было беспокоиться ни о куске хлеба, ни о крыше над головой — сказал он. И потом, здесь безопасно. Кочевье обходит факторию стороной — может, чуют своих, а может, боятся — леммы, когда их много, умеют делать всякие штуки. Насылать страх, например. Или всякие видения.
— Ты тут работаешь?
— Зачем? — удивился он, — Они же этого не требуют. Работают те, кто хочет работать, кому нужно что-нибудь получить от леммов. А тем, кому ничего не надо — зачем им беспокоиться? Леммы никого не прогоняют.
— Леммы физически никого не могут прогнать, ты же это знаешь. Они не могут сделать никому плохо. А ты этим пользуешься.
Дорк усмехнулся.
— А что тут такого? Если эта куча баб настолько хорошо ко всем относится…
— Баб?
— Они все самки, ты разве не знала? Тут нет ни одного мужика. Они сами себе рождают детенышей, раз в жизни — иногда одного, иногда двух.
Значит, леммы — партеногенетические самки. Вообще-то, я и сама могла бы догадаться. Эта способность к эмпатии, эта чересчур стабильная цивилизация — все это явные признаки женской культуры. Тем более, что они принадлежат к пресмыкающимся — а ведь даже на той стороне есть несколько видов ящериц, у которых до сих пор не могли найти ни одного самца.
Дорка, похоже, все это особенно не интересовало.
— Тот тип, который привел тебя сюда — ты с ним живешь?
— Да, — сказала я, — и в его доме. Он, кстати, отрабатывал его тут, у леммов.